Третий эпизод. Роман. Евгений Стаховский

      22:55

      Утром в ванне никак не мог определить – я человек без лица или с тысячью лиц. Говоря откровенно, а) это даже не банально – скучно, б) вряд ли стоит выбирать между голливудским триллером и японской пьеской.

      Я собрался отмахнуться от этих раздумий, но вовремя понял их основу. Если вычеркнуть навязчивые ассоциации и прочий постмодернизм, останется самый обычный вопрос. Между чем и чем я тут распластался? Я что, способен определить собственное лицо? И если нет, то потому что лиц слишком много, и я не успеваю фиксировать моменты, мгновения смены лиц, или потому что лица нет вовсе? И должен ли я понимать себя как человека-невидимку, не способного ничего увидеть, потому что его собственные глаза невидимы?

      Не слишком. Чувствую себя сегодня не слишком ужасно.

      Из-за Андриана, которого я то и дело обнимал ночью. В ответ он рассказал, что ударил меня головой во сне, потому что привык, что с той стороны обычно пусто.

      Из-за Дани, я обещал ему помочь с оркестровкой и он привёз мне всю свою музыку, чтобы я перевёл её в ноты, определился с инструментами и написал партитуру. Я и не помню когда последний раз писал партитуры, но помню их красоту и стройность, даже если там слишком много diminuendo и смены размеров.

      Из-за вынужденной поездки за город – кормить чужую кошку, пока хозяйка умотала в Петербург, слушать Шостаковича в местной филармонии, как будто там можно слушать что-то ещё.

      Из-за еды, почти бесконечной еды – я совсем отвык есть, и организм не слишком справляется. Он болен ленью. Или приспособился к режиму последних недель, месяцев, приспособился ко мне и возмущается, спрашивая – кто тут ещё кого приспособил.

      Пока мы ехали в электричке, я почти не смотрел по сторонам, листая в айфоне приложение, где собрано много книг, пытаясь добавить в избранное то, что может стать интересным, может пригодиться позже – в это время на другой стороне, в другом ряду, почти напротив, через проход, чуть диагональю, появился парень такой любимой внешности, что я моментально забыл и про книги, и про других людей и про необходимость безопасности. Слишком откровенные взгляды в пригородных поездах не сулят ничего хорошего.

      Но я был с тростью. И в очках. Я чувствовал себя стариком, которому уступили место и потому надеялся, что самый пристальный взгляд будет понят как эффект неизбежной близорукости.

      Я скользил по нему, пытаясь представить как выглядит его член. Представлял его без одежды, почти осязал его, почти чувствовал вкус. Он постоянно смотрел по сторонам, то в один, то в другой конец вагона, опасаясь контролёров, а я представлял как заплачу за него штраф, и он, в знак