Синхронный ирий. Дмитрий Григорьевич Захаров
шаманических танцев. Нижние конечности перемещаются вверх, а верхние вниз, чтобы в следующее мгновение образовать спиральную эпюру и волновой захлёст морских узлов и хаотичных петель. Гениталии и лица отклоняются от оси и их смещение создаёт соцветия серафического северного сияния. Наши позы иногда ошарашивали нас самих и нам казалось, что это происходит не с нами, а с двойниками из наших грёз и сновидений. Нам никогда не удавалась так называемая миссионерская поза – наши тела инстинктивно избегали её и с первых же тактов сплетались в мангровый орнамент. Интересно, что само название «миссионерская поза» появилось в Полинезии, когда европейцы-миссионеры – в основном это были католики и пуритане – распространяли среди дикарей тихоокеанских архипелагов библейские догматы. С местными пылкими и фривольными «таитянками» они вступали в сексуальную связь только в позе «лицом к лицу мужчина сверху», тогда как их партнёршам этого было далеко недостаточно и они назвали эту единственную скучную позу с немалой долей сарказма и обиды миссионерской.
Кто только и как только не описывал половой акт, но описать его всё равно никому так и не удалось, и я думаю не удастся, потому что половой акт это не механика и не физика. Это мистика. Анатомические, медицинские и антропологические детали ничего не дают и только перегружают описание. Литературные изыски уводят в сторону. Пуританская лапидарность обезвоживает, а намёки и умолчания – очень важные механизмы – стирают краски и линии, оставляя слишком много места для абстракции. Обилие нюансов описать невозможно – а ведь это самое главное. Один поцелуй, одно объятие, одно прикосновение порой порождают столько чувств, что их даже невозможно зафиксировать, не то что описать – они разлетаются как облака разноцветных бабочек, оставляя в душе просто световое пятно от вспышки.
«Если сновидения занимают одну треть жизни, значит от них невозможно просто так отмахнуться. На довесок ко всем кошмарам утром на длинном узком серебряном подносе одиннадцать одиннадцатигранных призм. – Почему одиннадцать? – спросила Ирэн голосом Зои. – Потому что одиннадцать – запредельное число, – ответил я. – Десять – число завершённое и предельное. Одиннадцать выступает за грани числового круга, числовой ойкумены. Правда, если бы у нас было одиннадцать пальцев, мы бы думали иначе. Ну а если бы во Вселенной вместо звёзд были паутины или рубины…»
Это голос за кадром. Он звучал за кадром во сне. Или за самим сном?
Ни наука, ни религия, ни философия не смогут ответить на вопросы предельные. Но ведь они есть эти предельные вопросы. И задаём их мы, а не какие-нибудь инопланетяне. И ответы на них тоже есть. Только их невозможно услышать, уловить, а уж тем более подать в фиксированном виде. МУЗЫКА И ПОЭЗИЯ – как небо с облаками и океан с волнами, что-то движущееся, хаотическое, диффузное. Как влюблённость в двух женщин одновременно – что-то непонятное, невозможное и вместе с тем возможное, как взаимопроникновение поэзии и музыки: волна