Осиновая корона. Юлия Пушкарева
до головы, излились головокружением и колотьём в пальцах. Она вырвалась из объятий матери, выпрямилась и вытянула руки, без какой-либо надежды посылая этот жар во врага – прямо ему в грудь, в простую медную застёжку плаща.
Звуки стихли, и время замерло. Воздух задрожал и качнулся маревом; Уна зажмурилась от золотой вспышки. Огненный шар – большой, размером с ребёнка – соткался прямо из пустоты над её ладонями, из её страха, боли и ненависти, из сотен невысказанных вопросов. В следующий миг всадник с воплями выронил и щит, и меч: он горел заживо. Плащ и грива коня тут же превратились в бьющий пламенем факел.
Уна обернулась. Мать смотрела на неё в упор; её карие глаза были немы, как пустые страницы дневников. Уна недолго выдерживала этот взгляд.
Она никогда не чувствовала такого опустошения, такой всеохватной слабости – из неё будто выпили жизнь. Сердце билось с отчаянными усилиями, грудь распирала тошнота. Ноги больше не держали Уну – и она рухнула на колени, едва попытавшись шагнуть.
Над дорогой раздался долгий вскрик муки, но кричал не подожжённый всадник; наверное, он уже мёртв. Кричал дядя Горо.
Уна видела, как враг в плаще медленно – так медленно, даже красиво – вытягивает из тела дяди лезвие. Как заалевшая сталь покидает плоть с мерзким чавкающим звуком. Она показалась прямо из живота, эта сталь – точно сытая змея… Уна вспомнила, как читала в книгах по зоологии о чёрных феорнских гадюках. Их яд легко убивает взрослого мужчину.
Взрослого мужчину. Дядя Горо зажал рану руками, клонясь вперёд; от крови перчатки стали бордовыми. Он не прекращал кричать; это было почему-то ужаснее всего.
Второй удар поразил его в грудь, и крик оборвался.
Но и сам убийца уже не держался в седле: маленькая молния с треском прожгла ему плащ, войдя точно между лопаток. Другой всадник жалко захрипел, расставаясь с оружием: ещё одна молния прошлась по его запястьям, вынудив выронить меч со щитом. Запахло горелой плотью. Тугой бледно-синий вихрь откинул назад капюшон мужчины и лентой обвился вокруг горла. Всадник побагровел, его глаза почти вылезли из орбит. Воспользовавшись шансом, Эвиарт пырнул врага мечом в грудь, пока тот сражался с призрачной удавкой.
Потом Уна услышала нежно-гортанный крик на чужом языке и в нескольких шагах от себя увидела ту женщину-Отражение с постоялого двора. Она спешилась и стояла рядом с лошадью, воздевая руки. Её растрепавшиеся волосы теперь напоминали причудливое малиновое облако. Женщина кричала что-то мальчику, который серой тенью скрылся в осиннике – должно быть, бежал к лучнику на холме. Широкоскулое, по-кошачьи округлое лицо колдуньи исказилось в гримасе. В глазах цвета серебра сверкала ярость.
Эти глаза были последним, что видела Уна. После её сердце всё-таки остановилось – странно, точно шестерёнки в сломанных часах… Всё чернилами залил мрак – пустой и потому невозмутимый.
***
– Уна, очнись! Уна!
Крики матери, кажется, уже обратились в жалобный шёпот – наверное, у неё