Как угодно. Георгий Полоз
лицо на память.
Весенний мальчик – март на паперти,
под кожей времени оставленное жало
напрасно тщится выдавить стеклом.
Уже изрезан весь, приходит весть,
что солнце забежало
в Акулово к поэту на поклон.
Очнись, дурной, пока ты пел капелью,
сосед мой дрелью прогонял похмелье,
жирел от ливней розовый июль…
Жара
В жару – лежи,
пускай трещат стрижи,
своими мантрами пытаясь вызвать дождь.
Ты – краснокожих вождь,
попыхиваешь трубкой,
следишь как скво твоя
расстегивает юбку,
являя миру безупречно-звонкий круп,
она всегда нова и норов крут
и вмиг лишит ума, неровен час,
однако ты рычишь вальяжно: «Не сейчас!»
осколки хрипа несомненно режут слух,
смотри, как ненасытный женский дух
уходит в комнату банальных подозрений,
подумать только… думать лень
Ни то, что мало – ничего не надо,
Открытию такому удивлен,
И за балконом отдыхает старый клен,
И вечер дарит долгожданную прохладу.
«Цветущий влажный луг …»
Цветущий влажный луг —
иллюзия Железной Бодхисаттвы,
что на фарфоре оставляет лопухи,
любуйся, друг, ведь именно они
смывают горечь неуместной клятвы,
вплетая в мысли летние стихи.
Приятель старый просится из ножен,
Но ты сегодня тих и осторожен,
И в ровном жаре нижнего котла
Сомнений вечных крутится зола.
Досужее
Залетела в открытую дверь
Перфоратора нежная трель,
И уносит несущую стену
Племя въедливых дюбелей.
С телевизора льется елей,
Скоморохи отведали морок,
В стуке сердца (как стукнет за сорок)
Хрип тумана с осенних полей.
Возлежит подопрелая зрелость
В мошкаре, что под лампой согрелась,
Но пока облака-корабли
Заплывают в бокалы твои.
«Исчерпав движенье яда…»
Исчерпав движенье яда,
буровая сердца бьет,
и в сосании ее,
разорвавшимся снарядом
расцветал покоя лед.
Нагулялся в преисподней,
и в исподнем при народе
прибаутками сорил,
табачок смоля корявый,
заряжал свой локоть правый
в угловатость постных рыл.
Приукрашивая немочь,
да выцеживая мелочь
из таинственных сусек,
слыл ты парнем очумелым,
славным олухом поддатым,
завсегдатаем аптек.
И фантазий цеппелины
плыли в облаке пылинок,
навсегда предвосхитив
огрубевший в дреме миф
утонченных инсулинок.
И твой ангел, не иначе,
по ночам тихонько