Дорога в небо. Максим Басков
и снижение скорости. По крайней мере, так написано на многих плакатах вдоль дороги. Но, думается, и плакаты тоже не сильно помешают этому. Только хороший и крепкий отбойник между встречными потоками. Хочется хороших дорог в этой огромной и прекрасной стране.
Я люблю дорогу. Движение. Постоянная смена картинки за окном. Мысли в голове текут совсем не так, как когда ты сидишь на одном месте. Небо хорошо видно. Много неба.
К вечеру батя крепко выпил. Но как-то контролируемо. Совсем не вызывает раздражения. В обед взял пива. И небольшую (или большую) бутылку водки. Потом, ближе к вечеру, еще одну. Мы для этого несколько раз остановились у придорожных кафе, пока нашли нужную. Но даже это не раздражало. Допил ее он уже за ужином. Когда мы встали на ночлег на стоянке дальнобойщиков. Ели картофель из пластиковых стаканчиков и тушенку из банки. Душевно так, разогрели кипяток, заварили пюре, открыли тушенку. Хлеб разломили. Нет, допил он, уже когда мы с Егором легли спать. Засыпая, я слышал, как он сидит за столом, кашляет и курит. Проснулся, когда он пришел в машину и лег спать. Снова уснул. Потом я опять услышал, как он кашляет и курит. И что-то бормочет. Вышел к нему. Он сидел на пороге машины.
– Что, батя, не спится? А я говорил, не надо бухать.
Батя посмотрел на меня какими-то страшными глазами. Он был сильно пьян.
– Да пошел ты. Иди спи в свою кроватку.
Уткнулся головой в руки. Выронил сигарету. Достал другую, закурил. Закашлялся. Снова уткнулся головой. Издал какой-то звук. То ли хрип, то ли вой какой-то тихий, то ли снова пытался закашляться.
– Они теплые еще были, когда мы их забирали. Нам же сказали, что все. Их отпускают, можно лететь. Мы сразу. Прилетели. Все. А они. Каждого. Всех. Троих.
Он каким-то нервным, дрожащим движением провел рукой около шеи. Я смотрел на его лицо, а он смотрел прямо на меня, но так, как будто это был совсем не я. А кто-то совсем другой. Кто-то, кто, не знаю, тот, кто сказал ему, что их отпускают. И вот он смотрит на меня, уже зная, чем все закончится, уже зная, что забрать их можно, да. Лицо его скривилось и сжалось. Словно ребенок, плакал без слез от кошмара. Старый, с огромной седой бородой ребенок.
– Они же летчики… Муку привезли. А они… Теплые еще.
Он закашлялся. Долго не мог остановиться. Опять закурил.
– Весь кишлак… Женщины, дети, старики… Камня на камне…
Опять закашлялся. Надолго. И каким-то совершенно трезвым, бодрым и даже веселым голосом попросил меня достать еще сигареты.
– Батя, тебе надо бросить курить.
– Я еще в гробу покурю…
– Да, и только потом крышку можно заколачивать, знаю.
В кино здесь нужно вставить сцену с пролетом вертолетов. В предрассветной темноте, когда темноты много больше, чем света, в тишине нарастающим шумом пролетают несколько вертолетов. Просто пролетают. Слышен звук. Видны контуры на фоне предрассветного неба. Бортовые огни не горят. Ничего не происходит. Снова становится тихо.
Я передал ему сигареты. Отец закурил. Я пошел спать.
В прошлом году мы с ним ездили