Русский рассказ конца ХХ века. Учебное пособие. Алексей Варламов
и, не боясь свалиться, переклонился, сколько мог, навстречу залу:
– Поймите! Вы – самая радостная в мире молодежь! Какая у вас стойкость радостного тонуса!
Опять пробежался по сцене, но сеял речь без задержки:
– Потом у вас – жадность к знанию. И научная организация труда. И тяга к рационализации также и своих биологических процессов. И боевой порыв – и какой! И еще – тяга к вожачеству. А от вашего органического классового братства – у вас коллективизм, и до того усвоенный, что коллектив вмешивается даже и в интимную жизнь своего сочлена. И это – закономерно!
Хоть лектор чудаковато держался – а никто и не думал смеяться. И друг с другом не шептались, слушали во все уши. Лектор – помогал молодым понять самих себя, это полезное дело. А он – и горячился, и поднимал то одну короткую руку, а то и две – призывно, для лучшего убеждения.
– Смотрите, в женском молодняке, в сознании мощи творимого социализма… Женщина за короткий срок приобрела и лично-интимную свободу, половое освобождение. И она требует от мужчины пересмотра отношений, а то и сама сламывает мужскую косность рабовладельца, внося революционную свежесть и в половую мораль. Так и в области любви ищется и находится революционная равнодействующая: переключить биоэнергетический фонд на социально-творческие рельсы.
Кончил. А не устал, видно, привычно. Пошел за трибунку:
– Какие будут вопросы?
Стали задавать вопросы – прямо с места или записочками, ему туда подносили.
Вопросы пошли – больше о половом освобождении. Один, Коноплеву прямо брат: что это легко сказать – «в два года вырастать на десятилетие», но от такого темпа мозги рвутся.
А потом и пионеры осмелели и тоже задавали вопросы:
– Может ли пионерка надевать ленточку?
– А пудриться?
– А кто кого должен слушаться: хороший пионер плохого отца – или плохой отец хорошего пионера?..
(2)
Уже в Двадцать Восьмом году «Шахтинское дело», так близкое к Ростову, сильно напугало ростовское инженерство. Да стали исчезать и тут.
К этому не сразу люди привыкли. До революции арестованный продолжал жить за решеткой или в ссылке, сносился с семьей, с друзьями, – а теперь? Провал в небытие…
А в минувшем Тридцатом, в сентябре, грозно прокатился приговор к расстрелу 48 человек – «вредите-лей в снабжении продуктами питания». Печатались «рабочие отклики»: «вредители должны быть стерты с лица земли!»; на первой странице «Известий»: «раздавить гадину!» (сапогом), и пролетариат требовал наградить ОГПУ[25] орденом Ленина.
А в ноябре напечатали обвинительное заключение по «делу Промпартии» – и это уже прямо брало все инженерство за горло. И опять в газетах накатывалось леденяще: «агенты французских интервентов и белоэмигрантов», «железной метлой очистимся от предателей!».
Беззащитно сжималось сердце. Но и высказать страх – было не каждому, а только кто знал друг друга хорошо, как Анатолий Павлович, вот,
ОГПУ – Главное Политическое Управление (позже – КГБ).