Нетерпение сердца. Стефан Цвейг
сейчас – тихо подошел к окну и напряженно смотрит вдаль – пожалуй, слишком напряженно. В слабом свете окна я вижу только его силуэт, но все же замечаю, как дрожат его согнутые плечи. Он, отец, который каждый день видит, как мучается его ребенок, тоже уничтожен этим зрелищем.
Воздух между нами, кажется, застыл. Через несколько минут темная фигура наконец разворачивается и, неуверенно ступая, словно по скользкой земле, тихо подходит ко мне:
– Пожалуйста, не обижайтесь на мою девочку, господин лейтенант. Да, Эдит была немного грубоватой, но… вы не представляете, как сильно она измучилась за все эти годы… Каждый раз происходит если не одно, так другое, и болезнь медленно, но неумолимо прогрессирует. Я понимаю, что она проявляет нетерпение. Но что нам делать? Мы должны, мы попросту обязаны перепробовать все средства.
Остановившись перед покинутым чайным столиком и не глядя на меня, старик продолжает говорить. Взгляд его под серыми веками устремлен вниз. Словно в забытьи, он протягивает руку в открытую сахарницу, достает оттуда квадратный кусочек, вертит его в пальцах, бессмысленно смотрит на него и кладет обратно; своим поведением он чем-то напоминает пьяного. Он все еще не может отвести взгляд от чайного столика, как будто его зачаровало что-то особенное. Бессознательно он берет ложку, поднимает ее, кладет обратно, а затем продолжает говорить, словно обращаясь к ложке:
– Если бы вы только знали, какой девочка была в детстве! Целый день она бегала вверх и вниз по лестнице, со свистом проносилась по комнатам, так что мы даже начинали беспокоиться. В одиннадцать лет она пускала своего пони галопом по лугам, и никто не мог догнать ее. Мы с моей покойной женой часто боялись за нее – такой безрассудно отважной она была, такой энергичной и ловкой, что все ей давалось с легкостью. У нас всегда было чувство, что стоит Эдит расправить руки, и она наверняка взлетит… и вот именно с ней должно было случиться такое, именно с ней…
Макушка, покрытая редкими седыми волосами, опускается все ниже над столиком. Нервные пальцы по-прежнему шарят между разбросанными предметами; вместо ложки они теперь схватили праздные сахарные щипцы и вырисовывают ими на столе странные руны (я знаю: это стыд, смущение, он просто боится взглянуть на меня).
– И все же как легко развеселить ее, даже сегодня. Любая мелочь может обрадовать ее, как ребенка. Она может смеяться над самой глупой шуткой и быть в восторге от книги – хотел бы я, чтобы вы видели, как она радовалась, когда прибыли ваши цветы и она перестала бояться, что обидела вас… Вы даже не представляете, как тонко она все ощущает… она воспринимает все гораздо острее, чем мы с вами. Я знаю наверняка, что никто сейчас не отчаивается больше, чем Эдит, из-за того, что она утратила самообладание… Но как можно… как можно контролировать себя… Как ребенок может быть терпеливым, когда все идет так медленно, как можно сохранять спокойствие, когда Бог нанес ей такой жестокий удар, несмотря на то что она не заслужила