Нетерпение сердца. Стефан Цвейг
вперед. Умные животные уже знакомы с этим мягким и широким полем; их больше не нужно подгонять, можно ослабить поводья, потому что, едва почувствовав давление шенкелей, лошади пускаются вскачь что есть силы. Они тоже испытывают удовольствие от смены напряжения и расслабления.
Я скачу впереди. Я страстно люблю ездить верхом. Я чувствую, как кровь, поднимающаяся пульсирующими толчками от бедер, живительным теплом разливается по расслабленному телу, в то время как мой лоб и щеки обжигает холодный воздух. Чудесный утренний воздух: в нем все еще чувствуется привкус ночной росы, дыхание разрыхленной земли, запах цветущих полей, и в то же время вокруг тебя струится теплый чувственный пар из ноздрей коня. Меня всегда заново приводит в восторг этот первый утренний галоп, который так приятно бодрит одеревеневшее сонное тело, что ступор тут же исчезает, подобно туману на ветру; ощущение легкости, которое несет меня вперед, невольно расширяет мою грудь, и с открытыми губами я пью свистящий воздух. «Галопом! Галопом!» – я чувствую, что глаза становятся ярче, а чувства живее, и позади меня слышится ритмичный звон сабель, шумное фырканье лошадей, мягкое поскрипывание влажных седел, равномерный такт копыт. Огромным кентавром кажется эта группа мужчин и лошадей, несущаяся со свистом в едином порыве. Вперед, вперед, вперед, галопом, галопом, галопом! Эх, вот так бы скакать и скакать, на край света! С тайной гордостью властелина и творца этого наслаждения я иногда оборачиваюсь в седле, чтобы посмотреть на своих людей. И внезапно я вижу, что у моих славных улан уже совсем другие лица. Тяжелая русинская угнетенность, притупленность, недосып смыты с их глаз, словно сажа. Почувствовав, что на них смотрят, они выпрямляются и отвечают улыбкой на радость в моем взгляде. Я чувствую, что даже эти забитые крестьянские парни прониклись удовольствием стремительного движения, близкого к полету. Как и я, каждый из них ощущает такой же восторг от животного счастья молодости, от своей силы, которая так и стремится вырваться наружу.
Но вдруг я отдаю команду: «Сто-о-ой! Рысью!» Парни удивленно натягивают поводья. Весь взвод, подобно затормозившей машине, переходит на более медленный аллюр. Слегка озадаченные, уланы искоса поглядывают на меня, ведь обычно – они знают меня и мой безудержный энтузиазм к верховой езде – мы шустрым галопом мчимся по лугам вплоть до помеченного вехами учебного плаца. Однако в этот раз словно чья-то рука резко рванула мои поводья: внезапно я кое-что вспомнил. Должно быть, я неосознанно заметил слева на горизонте белый квадрат ограды, деревья замкового сада и крышу башни, и меня, словно выстрел, поразила мысль: «Возможно, кто-то наблюдает за тобой оттуда! Кто-то, кого ты обидел своей любовью к танцам, а теперь снова обижаешь своей любовью к верховой езде. Кто-то со скованными параличом ногами, кто наверняка может позавидовать, увидев, как ты с легкостью проносишься мимо». Как бы там ни было, внезапно мне становится стыдно из-за своего здорового, неудержимого и восторженного порыва, стыдно из-за этого откровенно