Нетерпение сердца. Стефан Цвейг
тотчас вторит:
– Только вот товарищ из него никудышный. Да, мой дорогой Тони, ты мог бы запросто сказать своему старику: «Слышишь, старик, у меня есть пара славных товарищей, и вправду славные парни, тоже не с ножа едят, так вот я как-нибудь их к вам приведу». Вместо этого наш Тони думает: «Пусть глушат свой кислый “Пильзнер” и в очередной раз давятся говяжьим гуляшом!» Вот это товарищ, ничего не скажешь! Все себе, а другим – ничего! Ну… ты хотя бы толстую кубинскую сигару мне принес? Если да, то на сегодня я тебя помилую.
Все трое смеются и причмокивают. Внезапно я краснею до ушей. Черт побери, как этот проклятый Йожи догадался, что, когда мы прощались в прихожей, Кекешфальва действительно сунул мне в карман одну из своих замечательных сигар – он всегда так делает! Неужели ее кончик торчит между пуговицами мундира? Хоть бы парни ее не заметили! Смущенный, я заставляю себя засмеяться:
– Ты погляди, кубинские сигары ему подавай! А подешевле ничего не хочешь? Думаю, третьесортные сигареты тебе тоже подойдут. – Я протягиваю ему открытый портсигар, но тут же отдергиваю руку. Позавчера мне исполнилось двадцать пять лет, девушки каким-то образом об этом узнали, и за ужином, подняв с тарелки салфетку, я почувствовал, что в нее завернуто что-то тяжелое: это оказался портсигар, подарок ко дню рождения. Но Ференц уже заметил новую папиросницу – в нашем узком кругу даже мелочь становится событием.
– Э, а это что еще такое? – бурчит он. – Новая амуниция! – Он просто забирает у меня из рук портсигар (что я могу с этим поделать?), ощупывает, осматривает его и наконец взвешивает на ладони. – Слышишь, – обращается он к полковому врачу, – кажется, он настоящий. Сходи-ка, рассмотри его как следует под лампой, ведь твой почтенный папашка работает с такими вещами, и ты небось хоть чему-то у него научился.
Полковой врач Гольдбаум, который и в самом деле является сыном ювелира из Дрогобыча, кладет пенсне на свой несколько толстоватый нос, берет портсигар, взвешивает его на ладони, осматривает со всех сторон и привычным жестом постукивает по нему костяшкой пальца.
– Настоящий, – ставит он наконец диагноз. – Настоящее золото, с пробой и чертовски тяжелое. Этого хватило бы, чтобы запломбировать зубы всему полку. Цена составляет от семисот до восьмисот крон.
После этого вердикта, который привел в изумление и меня самого (я думал, что он просто позолоченный), он передает портсигар Йожи, который обращается с ним намного более благоговейно, нежели прежде (подумать только, какое уважение мы, молодые ребята, испытываем ко всему драгоценному!). Он разглядывает его, всматривается в зеркальную поверхность, ощупывает и наконец оторопело нажимает на рубиновую кнопку.
– Ух ты – тут надпись! Послушайте, послушайте! «Нашему дорогому товарищу Антону Гофмиллеру в день его рождения. Илона, Эдит».
Теперь все трое пялятся на меня.
– Черт возьми! – наконец фыркает Ференц. – В последнее время ты научился выбирать себе товарищей! Респект! От меня ты получил бы разве что латунную спичечницу, но никак не такую драгоценную вещицу.
Судорога сдавливает мне горло.