Синий цвет вечности. Борис Голлер
увлекается вашим другом. На самом деле, за глупости надо платить – тут уж ничего не попишешь. Ну да, он вызвал на дуэль француза, как Пушкин. Но у Пушкина были особые обстоятельства. И наше уважение к его памяти, в частности, в том, чтоб не копировать его поступки. Не так?
Я возразил, что Лермонтов пошел на дуэль в условиях, в каких любой уважающий себя русский офицер сделал бы то же самое. Кроме того, вызвал не он, а его.
– Может быть, – согласился Вяземский с неохотой, – может быть. Но, кроме наших светских споров и даже за наших милых дам, – есть еще логика… дипломатия, межгосударственные отношения… Слышал у Нессельроде, что дуэль вызвала напряжение в этом смысле. Чего нельзя допускать. Доставила хлопот нашему международному ведомству.
«Слышал у Нессельроде»? – я знал, что Вяземский прежде там не бывал и гордился этим. А графиню Нессельроде звал не иначе, как графиней Пупковой. Он считал этот круг врагами Пушкина и впрямую ответственными за его гибель. – А теперь… что ж, время меняется.
Я вспомнил Философова и его слова о времени…
– Вы извините меня – я все же литератор с огромным стажем. Я – оттуда! – он жестом показал, как это далеко, – из эпохи Державина, Батюшкова Жуковского… Ну и Пушкина, конечно, я жил при Пушкине и даже считался в его время заметным поэтом.
И я не совсем понимаю Михаила Юрьевича, а в чем-то не одобряю… Хотя… это, наверное, в данном случае звучит несколько неаккуратно. Когда к человеку привязывается власть – виновен он или нет, – наша русская беда или наше счастье, что мы на его стороне! Ну да, он написал хорошие стихи на смерть Пушкина. Это было требование момента. Прекрасные стихи. Это у нас всех, извините, перло из горла, нельзя было не написать. Можно было даже лучше написать.
Он и дальше показал свои способности. «Песня про купца Калашникова», «Бородино». Особенно в последнем есть искусные строки. Но тут он взялся за «Демона». Когда есть еще «Фауст» Гёте и много другого… Он создает «Журналиста, читателя и писателя», где только слепой не видит прямые выпады в адрес Пушкина и «Разговора книгопродавца с поэтом». Хотя бы в ранге только спора. Да и в мой адрес – я бы мог вам процитировать строки. – Что он вздумал нас учить? Я, конечно, нет, но мой друг Плетнёв, тоже известный поэт той давней для вас, пушкинской эпохи (подчеркнул) – говорит про него, что он строит из себя Пушкина.
…Потом он пишет роман… там есть, стилистически, несколько удачных мест, не спорю, но в целом, но идея!.. Кого он выбирает в «герои времени»?.. Это снова Онегин, только много хуже. Как человек, разумеется. Но Пушкин в финале дает Онегину, при всех его недостатках – счастье любить. Озарение любви. А тут герой остается в безочаровании своего взгляда на все истинно прекрасное. А мы говорим – нет! дайте нам оружье в руки для исправления самих себя. Дайте нам надежду, в конце концов и свет в конце тоннеля!
Он бы, наверное, говорил еще и еще… но увидел знакомую даму, и был рад откланяться.
Роман с графиней Додо притормозился как-то и было непонятно, кто тому виной. Возможно, были оба. Когда он