Метод ненаучного врачевания рыб. Олег Владимирович Захаров
не появлялись, и вскоре дама в сопровождении Николая Потаповича тоже потянулась за ними. Они ушли – я имею в виду гостей, ту нездешнюю пару, а я продолжал по инерции смотреть в пустой, прилизанный метлами двор. После их ухода в душе у меня поселилась тоска по жизни в другой системе координат, где, например, Николай Потапович, наш бог и повелитель, может оказаться всего лишь малозначительной фигурой в потертом пиджаке и не более того. Те двое, сами того не ведая, приоткрыли мне какой-то секрет в устройстве бытия. До их появления во дворе интерната я понимал мироустройство как бесконечную очередь в жаркий день к тетке, торгующей мороженым. Тебе словно под большим секретом показали борцовский прием, с которым ты станешь непобедимым. Секрета я не понял, но от этого стал еще более заинтригован ими.
Спохватившись, я бросился вниз по лестнице, к парадной. Я открыл дверь и вышел на крыльцо с видом поэта-лирика. Изнутри меня колотило дрожью охотника.
Они стояли у ворот и прощались – Мишка, Профессор, директор. Улыбаясь, Профессор что-то говорил моему другу и на прощание потрепал Мишку по кепке. Ко всему равнодушная дама была за воротами, стояла возле черного автомобиля, поджидая своего спутника, который уже спешил к ней. Теперь они разбились на пары: Мишка оставался принадлежать Николаю Потаповичу, а Профессор незнакомке с лисой. Но Профессор замыслил измену, готовил побег к Мишке. Это была реакция полураспада.
С обеих сторон улицы деревья тянулись друг к другу, сплетаясь высоко над асфальтом дороги в разноцветный купол. Так я и запомнил этот день на улице Минометчиков – ляповато-пестрая труба, в которой сверкающий чернотой автомобиль плавно удалялся в алое марево осени. Сверху сыпались жухлые перья, резвившихся в небе жар-птиц. И в том, как падали листья, и в движении автомобиля был свой ритм и такт, и он зачаровывал вас, если вы хотели оказаться еще одним пассажиром в том автомобиле, и заранее были влюблены в неведомое вам место, куда он направлялся.
Машина скрылась из виду, и мы вновь оказались предоставлены самим себе. Наш директор сразу побрел к себе с весьма понурым видом. Ухоженная равнодушная стерва прихватила с собой его сердце, даже не кивнув на прощание. Наш Николай Потаповнч оказался первым взрослым, в котором я отгадал первобытный зуд самца. Педагог куда-то исчез, остался только усатый кобель, горестно поднимавшийся по ступеням. В моей, только еще начинающейся жизни, это было открытием. Взрослого мужчину похоть делает похожим на человека, который явно не доедает. В его повадках присутствует голод, и ребенок, лишенный подобного голода, это сразу подмечает.
Я проводил Николая Потаповича взглядом до двери и только тут заметил, что все это время здесь был еще один человек – завхоз Дядечко. Он возвышался позади нас на стремянке, и его можно было принять за судью на волейбольном матче, если бы он не прибивал к фасаду держатель для флагов. Пока