Бродяга. Максим Городничев
рабство и ростовщичество. Город прекратит строиться после того, как достижения, накопленные человечеством за тысячелетия эксплуатации, рухнут бесформенной кучей просроченного долга. Люди на прилавках корчатся от недостатка кислорода, а Город на вихляющейся оси неумолимо летит по кругу, нет ни тормозов, ни выбора. Он лишь закручивает волчком рынок, заставляя нас крепче цепляться за разделочные доски».
Выворачивающие на изнанку мысли, перебивая друг друга, бубнили в голове. Я очнулся от холода в подвешенном состоянии – тело распяли на сырой стене, я был как мясо, лохмотьями свисающее с каменного оборванца: запястья в железных кольцах, а c затылка на пол – весенняя капель.
Никому бы не понравилось чувствовать себя куклой, распятой по канонам Бандинелли, не понравилось и мне. Но обстоятельства изменились с головокружительной быстротой, и теперь мне приходилось трястись, как животному на бойне, при виде остро наточенного топора. Когда по мокрому коридору кто-то шел, загребая ботинками мутную воду, мне становилось не по себе. Победитель не думает о поражении, но когда проигрываешь, реальность быстро дает понять: приговор уже вынесен, свидетельство о смерти подписано и отправлено в архив.
Я попытался осмотреться: грязный подвал, под потолком сквозь бойницы проникает лунный свет, ясно ощутим запах плесени. Обе бойницы перекрыты решетками. Губернатор даже своему тайному каземату сделал своеобразные повязки на глаза.
Взгляд зацепился за что-то. «Выхода нет». Большими красными буквами по серому. Краска засохла неравномерно, и запах. Пахнет железом. Писали кровью? Сколько жертв пришлось сцедить? Я заметил: буква «т» не дописана.
Подвал – длинное прямоугольное пространство, пахнущее чем угодно, только не жизнью. В одном углу пророс плющ, сожрав что-то живое. Рядом клетки, ржавые, воняющие болью и страхом.
Наверху монотонно скрипели оконные петли. Только вслушайся, ших-ших, легкое, под чертовым сквознячком. Щелястые ставни, щелястые зубы, дыры в заборах – сквозит отовсюду!
На противоположной стене болталось тело женщины, поблескивая перламутровым потом на висках, почему сразу не заметил? Она очнулась, распахнула зеленые лужи глаз, горящие фосфором, губы округлились в безмолвном восклицании. Она всматривалась в изможденное лицо, покрытое сеточкой морщин, такие же зеленые глаза, что смотрели на нее сквозь мутную кровавую пелену. Я с великим трудом оторвал взгляд. Ярость, кипевшая в нейронах, едва не просочилась сквозь поры на лбу.
– Я вляпалась в неприятности, милый.
– Прости, Мара, я совершил ошибку, подставил тебя под удар. – Мне никогда не удавалось общение. Если нужно успокоить девушку, я в этом деле такой же эксперт как мясник с тесаком в роли хирурга. И вообще, мне давно следовало умереть, тогда Марену не смогли бы схватить. Старику смерть, девочке жизнь. Все честно.
Она улыбнулась, из потрескавшейся губы выступила бусинка крови.
– Можешь