Бродяга. Максим Городничев
жизненным опытом двух закоренелых неудачников. Ночь весьма поэтично ввинтилась в беседу, как укол из экстракта гниющего помидора, и я не заметил, как погрузился в сон.
Когда проснулся, над бесконечно синим миром висело знойное парижское солнце. Раскаленный воздух колыхался прозрачными волнами. Меня передернуло, когда я, спустив портки, встал под прямыми лучами, и моча жгла неразбавленной кислотой, вытекающей из уретры. Я жив, – мелькнула вялая мысль, – завтра, может быть, я и умру, но сегодня я жив и мочусь косой струей, как бык после случки.
Глава 3
Дурман заканчивался, но отыскать продавца не составляло труда. Он, как упырь, появлялся на зов крови. Улыбнувшись успокаивающей мысли, я сунул пальцы в жестянку из-под воска для бороды и вытащил качественно запечатанный пакетик с ключом от границы. Затем наполнил шприц спиртом, повращал иглу, убеждаясь, что она посажена прочно, и выдавил дезинфектор наружу. Высыпав содержимое пакета в ложку и разогрев ее, вогнал препарат в вену, насыщая эктоплазму и разом избавляясь от катаракты, тонометрии и глаукомы, тем самым заставляя тараканов, учуявших запах магии, тревожно шевелить усиками…
[ССХЛАЦЦЦ]
Ветхие колеса телеги скрипели, кобыла шлепала копытами по брусчатке, и я, забывшись, принялся считать каждое соприкосновение камня с подковами. Еще алел закат, и я направлялся в место, куда вело сердце, где проиграл однажды. Но теперь обстоятельства изменились, и жертва превратилась в охотника. Я ехал к загородному особняку губернатора, рассчитывая прибыть затемно.
Улицы плелись навстречу: низкие вразнобой оштукатуренные домики пригорода, дым и чад от множества таверн, горячий воздух напоен запахами пропеченных на углях стейков, слышатся стоны, ритмичный скрип кроватей и все то, что сопровождает Город со дня его основания.
Через час сгустились сумерки, кобыла проявляла все больше беспокойства. Вилла, разбухшая от сожранных душ, поджидала меня. Даже на расстоянии я чувствовал власть этого места. Спина и ладони покрылись липкой испариной. Лошадь упиралась, ржала и фыркала, прядала ушами, не желая подъезжать ближе. Пришлось спрятать телегу в лесу и дать волю ногам. Предательский холодок в животе в который раз дал мне понять, что возврата не будет.
Ветер дул сырой и, обдувая особняк Кетера, взвихрял нечто странное, будто черепичная крыша здания покрыта толстым слоем сажи, а ветер ее подхватывает и уносит прочь на своих крыльях.
Этот призрачный кнут раз за разом хлестал по мне, как исполинская каракатица щупальцем. Я знал, никакой сажи нет, есть лишь воплощенное зло, угнездившееся на крыше особняка, и окружившее виллу таким плотным облаком чернил, что часть уносится прочь.
Далеко под кронами мелькнул огонек, нырнул во тьму, затем появился снова, разросся, размножился в два десятка факелов. Я перебегал между деревьями, прячась за стволами, приближался к особняку, наконец рассмотрел вереницу людей в балахонах, на крохотную поляну выходят извилистой цепью, каждый повторяет движения предыдущего.
Отполированный