СИЗО. Бигельды Габдуллин
лицо, бросив беглый взгляд на мой костюм, туфли и рубашку, сержант дружески признался, что он частенько видел меня по телевизору. Поинтересовался, по какой статье я подозреваюсь.
В пахнувшей мылом и потом каптерке выдали мне соломенную подушку, матрац-рухлядь, дырявое одеяло, две простыни, наволочку. Я попытался отказаться от них, сказав, что они вовсе непригодны, заменить бы их на другие. Сержант согласился с моим недовольством и в приказном тоне попросил каптерщика найти матрац и одеяло посвежее. Вскоре со свежими постельными принадлежностями, свернутыми в рулон, я шагал вглубь коридора в сопровождении дежурного по корпусу. Было около 12 ночи. Конечно же, отбой объявлен давно. В коридоре горел приглушенный свет, по радио звучала тихая музыка.
Несмотря на ночь, сержант со страшным грохотом открыл все засовы и замки двери, на которой я увидел номер «612». Это раскатистое громыхание двери я воспринял как начало отсчета времени моего пребывания в тюрьме.
«Что же ждет меня за этой страшной и таинственной дверью?» – этот вопрос волновал меня больше всего, когда я стоял перед дверью камеры лицом к стене, повернувшись туда уже безо всякого напоминания сержанта.
Не камера, а человеческое месиво
Шагнул я в камеру и был поражен не столько вонью, сколько духотой и влажностью воздуха, который напомнил выгребную яму в душный осенний день после дождя. Я будто спустился в настоящий погреб. Камера площадью примерно пятнадцать на восемь метров сплошь была заставлена двухъярусными шконками. С потолка капала вода, на стенах – иззелена-синяя плесень, успевшая колонизировать практически все вокруг.
В камере горел ночной свет.
Предо мной предстало подобие человеческого месива. Кто-то стонал, кто-то кряхтел, кто-то храпел, громко выпуская воздух. В первый миг мне показалось, что я попал в огромную братскую могилу, куда сбросили полуживые трупы. Открывшаяся предо мной картина просто один в один была похожа на полотно Пабло Пикассо под названием «Склеп».
У меня закружилась голова, сознание пасовало перед такой явью тюремной камеры. А я все стоял у входа, не зная, что делать, куда идти.
Тут я собрал волю в кулак и вполголоса произнес:
– Салем, пацаны! – матрац, который у меня был зажат под мышкой, бросил на пол.
Тишина.
– Хотите кушать? – уже живее прозвучал усталый и осипший мой голос.
Тут из-под одеяла выскочила ватага пацанов, они прискакали к небольшому столу, который стоял у стены, куда я опустил целлофановый пакет с пищей. В нем были манты, вареная конина, хлеб, пару бутылок кока-колы.
Руку для рукопожатия не стал подавать. Природная осторожность предостерегала меня: знай, кому ее протягиваешь.
Парни сами один за другим протянули свои огрубелые руки и поздоровались со мной. Я назвал свое имя.
Не пытаясь казаться крутым, повидавшим немало в жизни, признался, что я в тюрьме первый раз. На воле не общался с сидевшими людьми, поэтому не знаю, как себя вести. Но буду следовать арестантским законам.
Видимо,