Портрет Дориана Грея. Пьесы. Сказки. Оскар Уайльд
были словно выточены из слоновой кости.
Однако она казалась какой-то удивительно апатичной. Когда на сцену вышел Ромео, она не проявила ни малейшего оживления. И обращенные к нему слова Джульетты:
Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно
К своей руке: лишь благочестье в ней.
Есть руки у святых: их может, верно,
Коснуться пилигрим рукой своей,
как и последующие ее реплики во время короткого диалога, прозвучали в устах девушки в высшей степени неестественно. Голос был дивный, но интонации совершенно фальшивые. И этот неверно взятый тон делал поэтические строки неживыми, выраженное в них чувство – неискренним.
Дориан Грей смотрел на нее, и лицо его становилось все бледнее. Он был поражен и расстроен. Ни лорд Генри, ни Холлуорд не решались заговорить с ним. Сибилла Вейн казалась им совершенно бездарной, и они были крайне разочарованы.
Зная, однако, что пробным камнем для любой актрисы, играющей Джульетту, является сцена на балконе во втором акте, они терпеливо ждали. Если Сибилле не удастся и эта сцена, значит, у нее нет и искры таланта.
Она была обворожительно хороша, когда появилась на балконе в лунном свете, – этого нельзя было отрицать. Но игра ее была невыносимо театральной – и чем дальше, тем хуже. Жесты были искусственны до нелепости, произносила она свою роль с преувеличенным пафосом. Великолепный монолог
…Мое лицо спасает темнота,
А то б я, знаешь, со стыда сгорела,
Что ты узнал так много обо мне
она продекламировала с механической старательностью школьницы, бравшей уроки у какого-нибудь второразрядного учителя красноречия. А когда, перегнувшись через перила балкона, она дошла до следующих замечательных строк
Не надо, верю. Как ты мне ни мил,
Мне страшно, как мы скоро сговорились.
Все слишком второпях и сгоряча,
Как блеск зарниц, который потухает,
Едва сказать успеешь «блеск зарниц». Спокойной ночи! Эта почка счастья
Готова к цвету в следующий раз.
Спокойной ночи,[53]
она проговорила их так, будто не понимала заключенного в них смысла. Этого нельзя было объяснить одним лишь нервным волнением. Напротив, Сибилла вполне владела собой. Все объяснялось проще: она очень плохо играла. Девушка была начисто лишена актерских способностей.
Даже непросвещенная публика в задних рядах партера и на галерке утратила интерес к тому, что происходило на сцене. В зале стало шумно, зрители громко разговаривали, некоторые начали свистеть. Еврей-антрепренер, стоявший за задними рядами бельэтажа, топал ногами и проклинал все на свете. И только девушка на сцене оставалась ко всему безучастной.
Когда окончилось второе действие, в зале поднялась целая буря шиканья. Лорд Генри встал и надел свое легкое летнее пальто.
– Она замечательно красива,
Первая строфа приведена в переводе Т. Щепкиной-Куперник, две последующие – в переводе Бориса Пастернака.