Мертвый разлив. Сергей Иванов
объединениях интеллигентов, безнадежно пробовавших докричаться до масс, – пока эти запрудки не рухнули, сгинув вовсе либо растворившись в толпе новых обиженных. Последние уже мечтали о возрождении прежней власти: чтобы господа и слуги опять поменялись местами, чтобы вернуться в обжитые клетки – тесные, зато теплые. Как выяснилось, наш “великий и мудрый” вовсе не нуждался в свободе, он слишком отвык от нее за века рабства, а его мечты давно ограничивались кормушками посытней да загонами поуютней. И, конечно, ему нравилось, когда гладили по шерстке, нашептывая про избранность, уникальность, величие, – а кто этого не любит? Прав оказался мудрый Шварц: “Каждая собака прыгает, как безумная, когда ее спустишь с цепи, а потом сама бежит в конуру”.
В общем, момент был упущен – а может, его не было совсем. И когда в губернии возобладала партия Мезинцева, на платформе “державности” ухитрившаяся сплотить монархистов с наследниками цареубийц, надеяться стало не на что и дергаться больше не стоило, поскольку от одиночек уже не зависело ничего. Оставалось только наблюдать за развитием событий да бессильно призывать чуму на оба дома.
Затем, как раз на пике перемен, Вадима угораздило влететь в такие личные передряги, что на их фоне потускнели любые глобальные проблемы, а последствия сказывались до сих пор, будто на него навели долговременную порчу. На несколько месяцев он вообще отключился ото всего, а воспоминания о тех сумасбродствах и впрямь смахивали на бред – довольно странный при его психотипе, весьма и весьма уравновешенном.
Когда к Вадиму вернулось соображение, в губернии уже многое изменилось. По границам наставили вышек с дальнобойными лазерами, возникшими невесть откуда, и пригрозили спалить к чертям всякого, кто сунется без спроса. И действительно, пожгли с десяток машин нагрянувшим было федералам. В ответ те саданули по вышкам ракетами, однако дальше продвигаться не стали, убоявших новых сюрпризов, щедро сулимых сепаратистами. Еще пару раз на город сбросили десант, но что случилось с бравыми парнями, до сих пор мало кто понял, – во всяком случае канули они, точно в бездну. Дальнейшие разборки федералы отложили на потом, что было разумно при тогдашней неразберихе. К тому же предполагалось, что мятежная область недолго протянет в условиях блокады и сама же попросится обратно. Однако запасы терпения у здешнего населения, закаленного десятилетиями социализма, оказались неистощимыми, а изоляция – куда надежней, чем полагалось вначале. (Опыт “железного занавеса” не пропал втуне.) К тому же, в федерации хватало собственных проблем, и не из-за чего было затевать вселенский сыр-бор: полезные ископаемые в губернии давно истощились, а на промышленные гиганты ей не повезло.
Что происходило там, на заоблачных вершинах губернской власти, снизу было трудно судить. Но только ситуация с Отделением определилась, как бедняга Мезинцев приказал всем жить долго и счастливо, запечатлевшись в благодарной памяти губернцев