Слэм. Ник Хорнби
с собой, а я стану частью чужой жизни и чужой семьи, вырасту, не буду больше ее маленьким мальчиком, стану кем-то другим… Что-нибудь в этом духе – не знаю. И хотя мы тогда не представляли себе, что еще произойдет, она была права, что беспокоилась обо мне. Лучше бы она и в самом деле в ту пору подсуетилась – привела меня той ночью домой, заперла в моей комнате и выбросила бы ключ.
И вот следующим вечером мы вели себя так, словно два дня не могли дышать, и всей грудью вдыхали друг друга, и говорили друг другу разные глупости, и ощущали себя так, будто мы Ромео и Джульетта и весь мир против нас. Это я о нас с Алисией, кстати, а не о нас с мамой. Мы так жадно общались, будто мама увезла меня на год в Лондон, а не взяла с собой в пиццерию и кино на один вечер.
Помните, что я говорил раньше? О том, что рассказать историю труднее, чем кажется, потому что не знаешь, что в каком порядке выкладывать? Но вот эту часть истории, которую стоит поведать сейчас, ее не знает никто, даже Алисия. Самое главное в этой истории – самая суть – проявилось не сразу. И когда это случилось на самом деле, я понял, что напуган, поражен, растерян. То есть я был испуган и растерян, но сказать, что так уж поражен, – это будет не совсем честно. Это случилось той ночью, я знаю это. Я никогда ничего не рассказывал об этом Алисии, но это моя вина. Ну, очевидно, что в основном это мой грех, но небольшой грешок числится и за ней. Мы не надели кое-чего, потому что она сказала, что хочет чувствовать меня по-настоящему, и… Ох, я не могу говорить об этом. Я стесняюсь. В общем, кое-что случилось. Ну, наполовину случилось. Я имею в виду, что это не произошло в полном смысле слова, поскольку я все же смог дотянуться до презерватива и надеть его, и сделать вид, что все в порядке. Но я знал, что не все в порядке, потому что, когда то, что должно произойти, реально случилось, оно вышло неправильно, так как уже наполовину свершилось раньше. Все, это в последний раз я, знаете ли, вдаюсь в такие подробности.
– Все в порядке? – спросила Алисия.
Она поинтересовалась не так, как обычно, что-то было по-другому. Может, она почувствовала нечто, может, это я себя вел как-то необычно, а может, у меня был какой-то отсутствующий вид, не знаю. Но я сказал ей, что все в порядке, и мы об этом забыли. Не имею понятия, догадалась ли она, что это было именно в тот вечер. Не в курсе. Мы никогда к этому потом не возвращались.
Что всего неправдоподобнее, так это то, что приходится потом нервничать всю жизнь из-за каких-то пяти секунд. Удивительно, если задумаешься над этим. Я не курил траву, не посылал учителей в задницу, не дрался, старался делать уроки. Но я рискнул – какие-то пять секунд, – и это казалось хуже, чем все остальное, вместе взятое. Я читал интервью с одним скейтером, забыл, как его звали, и он сказал, что самое неправдоподобное в спорте – это то, какой концентрации он требует. Вы можете кататься всю жизнь, а в момент, когда начинаете понимать, что это – лучший скейтинг в вашей жизни, вы можете обожраться бетоном. Прокатиться за девять минут и сорок пять секунд – недостаточно, потому что пяти секунд вполне хватит, чтобы растянуться. Так