Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех. Джон Клеланд
Не желая отставать, он тут же развязал пояс бриджей и ленты под коленками, отчего штаны сразу спали с его ног, отстегнул он и воротник у сорочки. Затем, с воодушевлением поцеловав Полли, он снял с нее рубашку, к чему девушка, думаю, была приучена и привычна: если она и вспыхнула, то куда меньше, чем я при виде ее, оставшейся теперь совершенно голой, как раз такой, какой она вышла из рук чистой природы; черные волосы ее рассыпались по ослепительно-белой шее и плечам, щеки заалели, как маков цвет, румянец постепенно сходил на нет и сливался с цветом сверкающего снега – таково было смешение красок на блестящей ее коже.
Девушке было не больше восемнадцати лет. Черты лица у нее были правильными и приятными, фигура – превосходная, и, уж конечно же, я не могла не позавидовать ее созревшей обворожительной груди, полушария которой, столь прелестно наполненные плотью, вдобавок были так округлы и так туги, что держались сами по себе безо всякой поддержки; сосцы смотрели в разные стороны, обозначая приятное раздвоение грудей, ниже которых раскинулось изумительное поле живота, завершавшееся прожилкой или расселиной едва различимой, которую целомудрие, казалось, упрятывало внизу, в убежище между двумя полноватыми бедрами; вьющиеся волосы покрыли это место очаровательным собольим мехом, роскошнее которого не было во всем свете. Говоря коротко, девушка явно принадлежала к тем грациям, о коих мечтают художники, разыскивающие образцы женской красоты, – во всей ее природной гордости и великолепии наготы.
Молодой итальянец, все еще в сорочке, стоял, очарованный видом прелестей, какие способны были воспламенить и умирающего отшельника, взор его жадно впитывал всю эту красоту, которую она выставляла в разных позах, по его усмотрению. Руки его тоже не миновали высоких радостей своих – они рыскали, охотясь за наслаждением, по всему телу, ни единого его дюйма не пропуская, столь умелые в способах утонченных утех.
Между тем стало заметно, как выпуклость впереди его сорочки резко вздулась, давая представление о том, что творилось за опущенным занавесом. Вскоре он был поднят – вместе со снятой через голову сорочкой. Теперь, если иметь в виду степень наготы, у любовников не могло быть претензий друг к другу.
Молодому джентльмену, считала Фоби, было года двадцать два. Высок и крепок. Тело его было ладно скроено и мощно сшито: широкие плечи, обширная грудь. Лицо ничем особым не отличалось, если бы не римский нос, большие, черные и блестящие глаза да румянец на щеках, тем более привлекательный, что кожа у генуэзца была смуглой, однако вовсе не того мышисто-коричневатого цвета, какой убивает самое представление о свежести, а того ясного оливкового оттенка, блеск коего светится жизнью, который ослепляет, возможно, меньше, чем бледность, но зато уж если радует, то радует куда больше. Волосы его, слишком короткие, чтобы их перевязывать, спадали не ниже шеи крупными легкими кольцами, побеги их видны были и вокруг сосков – украшение груди, свидетельствующее о силе и мужественности. Мужское отличие, казалось, вырывалось