Ночь нежна. Френсис Скотт Фицджеральд
взгляд его становился все более неприязненным.
– Какое это имеет значение? – требовательно повторил он.
– Если вы сами не понимаете, нет смысла углубляться в дискуссию.
– Разве вам неизвестно, что на войне все постоянно были пьяны?
– Ладно, давайте оставим это.
Но оказалось, что это еще не конец. У них за спиной послышались торопливые шаги, и вскоре с ними поравнялся доктор.
– Pardon, messieurs, – произнес он, запыхавшись. – Voulez-vous regler mes honorairies? Naturellement c’est pour soins médicaux seulement. Messieur Barban n’a qu’un billet de mille et ne peut pas régler et l’autre a laissé son portemonnaie chez lui[8].
– Француз он и есть француз, – заметил Эйб и, обращаясь к доктору, спросил: – Combien?[9]
– Позвольте мне заплатить, – сказал Маккиско.
– Нет, у меня есть деньги. Мы все рисковали одинаково.
Пока Эйб расплачивался, Маккиско вдруг юркнул в кусты, и его вырвало. Вернувшись бледнее прежнего, он важно зашагал рядом с Эйбом к машине в уже порозовевшем утреннем свете.
Кэмпьон – единственная жертва состоявшейся дуэли – лежал на спине, судорожно хватая ртом воздух, а Розмари, на которую вдруг напал истерический хохот, без конца пинала его сандалией, пока не заставила встать. Единственное, что было для нее теперь важно, – то, что через несколько часов она увидит на пляже человека, которого мысленно все еще называла во множественном числе «Дайверами».
В ожидании Николь они сидели в ресторане «Вуазен» вшестером – Розмари, Норты, Дик Дайвер и два молодых французских музыканта. Они внимательно наблюдали за посетителями – Дик утверждал, что ни один американец, кроме него самого, не способен держаться на публике непринужденно, и они искали пример, который мог бы опровергнуть его утверждение. Однако им не везло – за десять минут ни один мужчина не вошел в ресторан, не прикоснувшись при этом безо всякой надобности к своему лицу.
– Эх, не следовало нам отказываться от нафабренных усов, – пошутил Эйб. – И тем не менее Дик не единственный, кто умеет вести себя непринужденно…
– Единственный, единственный, – перебил его Дик.
– …но допускаю, что он единственный трезвый человек, способный вести себя непринужденно, – закончил фразу Эйб.
Хорошо одетый американец вошел в зал с двумя спутницами, и, решительно устремившись к столу, вновь прибывшие стали шумно и раскованно усаживаться. Но вдруг он заметил, что за ним наблюдают, и его рука тотчас судорожно потянулась поправлять узел несуществующего галстука. Один из двух еще не усевшихся за стол мужчин беспрерывно похлопывал себя по гладко выбритой щеке, другой машинально то подносил к губам, то опускал погасшую сигару. Из тех, что уже устроились на своих местах, кто-то вертел в пальцах очки, кто-то дергал ус, безусый мужчина просто поглаживал верхнюю губу, а один нервно пощипывал мочку уха.
Когда в ресторан вошел известный генерал, Эйб сделал ставку на его вест-пойнтскую выучку, которую каждый слушатель этой военной академии впитывает в себя всеми порами и от которой никогда уже не может избавиться, и заключил пари с Диком на пять долларов.
Свободно опустив
Простите, господа. Нам нужно уладить вопрос с моим гонораром. Разумеется, только за медицинские услуги. У месье Барбана только тысячная банкнота, поэтому он не может расплатиться, а тот, другой господин, забыл дома бумажник (
Сколько? (