И Аз воздам. Владимир Апаликов
Не всё! У него не болела голова. Совсем-совсем не болела!
Он даже потрогал её руками, пообжимал со всех сторон. Точно! Боли, которая мучила его постоянно, не было. Мысли бежали быстрее обычного, и всё же он не мог понять, что его вырвало из сна. Огляделся. Шторы на окне шевелились под ветерком, залетавшим из открытой фрамуги. Виднелась крупная решётка, в её мокрых после дождя квадратах синело ослепительное небо, разгоралось в нём белёсое солнце.
Савва прищурил заслезившиеся глаза, сердце гулко стукнуло в груди, чуть не вырвалось наружу. Он понял! И обрадовался – его долгое ожидание заканчивалось.
В комнату, осторожно ступая, вошла медсестра в хрустящем белоснежном халате, неслышно приблизилась к окну. Фрамуга мягко поднялась, шторы захлопнулись, скрывая решётки, а заодно и небо с сияющим в нём солнцем.
– Она приехала! Приехала! – ликующе прокричал Савва, сел в кровати, подхватил подушку, игриво спрятал в ней лицо. – Ку-ку!
– Ох ты, Господи! – медсестра испуганно оглянулась. – Вы что же меня пугаете, Савватий Трофимович? Кто приехал?
– Она! Она приехала! – Савва выпростал голову. – Скоро будет здесь. Дашка, что же ты стоишь, как засватанная?
– Не Даша, миленький. Зина я. Не узнали?
– Зина? Ты же Даша была?
– Отродясь не была я Дашей. Как Зиной назвали, так Зина и есть.
– Ну, всё равно. Надо приготовиться, Зина. Её надо встретить, Дашка! Вдруг заблудится, не найдёт. Надо скорее встречать! Она давно в Москве не была.
– Да кто она-то? Кого встречать?
Савватия не на шутку рассердила медлительность медсестры.
– Что ж ты непонятливая такая?! А может, ты нарочно? Саботажница?! Расстреляю контру! Неси сюда мой наган! Сейчас же! Именем революции!
Спрыгнул с кровати, вытянулся во фрунт, запел, закричал, срываясь на фальцет:
– Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…
– Успокойтесь, успокойтесь, Савватий Трофимович! – медсестра подбежала, обняла крепко, стала укладывать. Савва оборвал пение – его затрясло – поспешно улёгся. Зинаида накрыла его одеялом, он свернулся под ним калачиком, заплакал:
– Отдай мой наган, Дашка. Отдай, сучка вражья. Я тебя расстреляю. Потом ты её встретишь. Она придёт ко мне. И всё закончится… Зина, я устал. Я очень, очень устал…
– А ты поспи ещё, поспи, миленький, – Зина погладила его по голове. – Чего так рано просыпался?
Шаховской стучять. Евсеевым званить
Москва просыпалась. День начинался тёплый, почти жаркий, совсем не типичный для московского ноября, только что вступившего в столицу. Дождь, ударивший было во всю мочь, тут же убрался в облака. Весело горело солнце, отражалось многократно зайчиками в стёклах домов. На влажных тротуарах Тверской двигалось по всем направлениям множество всякого люда.
За 10 лет облик москвичей сильно изменился. Одеяния потеряли своё многообразие,