Повесть о храбром зайце. Акс Цевль
болталась оторвавшаяся дощечка – та самая: «Приморье, запад, 1030 вёрст».
«Вроде было всё это, разве нет? Было, было. Чувство такое. Зачем мне приморье? Там контрабанда и пингвины с чайками. Что я там забыл? Странно всё это. Проснись наконец, надо выбираться!»
Столб накренился; уже ломался в двух местах. Дорога ушла совсем, образовался водопад. Там внизу трещина только ширилась и сосала в себя всё то, что намывало в неё течение. «Верная смерть», думал заяц.
Столб висел уже кверх ногами, а с ним и заяц, и дощечка «Приморье, запад, 1030 вёрст». Он пытался пролезть к основанию указателя, но каждое его движение отзывалось хрустом ломающегося дерева.
«Что же делать? На чём-то же он держится? Залезть туда, а оттуда куда? Куда, куда… Не знаю куда! Так и висеть? Нет, лучше побороться.»
С новой уверенностью заяц ухватился за ещё неотломавшуюся часть фигурки совы и вместе ней полетел вниз – прямо в сосущую трещину. До пояса ушёл в песок, смягчивший падение; стал погружаться, прощаясь с жизнью, но вдруг ногами уткнулся во что-то твёрдое.
«Может быть дерево встало поперёк! Несёт! Опять!»
То ли дерево вставшее поперёк тонуло, то ли пески закручивали и голову и ноги – болтало как в шторме на море. Ещё и на голову сверху падал всякий хлам. И пар клубящийся, и брызги тяжёлые как град. Заяц набрал воздуха и нырнул в песчяные воды. Ногами и руками обхватил дерево и попытался ползти вверх по стволу. Продвигался он или нет понять было невозможно. Все чувства были забиты шумом, движением, потоком, падением, разного рода кишением частиц. И сам он был частицей этого бездушного, не считающегося ни с кем и ни с чем перемола земли.
«Зачем? Зачем ты снова и снова перемалываешь себя в кровь? Зачем воздвигаешь по травинке храмы и крепости, и разрушаешь их мигом одним? Неужели без смерти прошлого твоего, не может рождаться будущее твоё и наше? О как бы я хотел не видеть смерти больше никогда! Да пусть и новая жизнь не рождается – это ладно! Пусть повиснет время, пусть остановится земля. Но… Но так ли хорош этот миг, чтобы в нём остаться, застрять? Не умрут его добродетели, но и грехи его не умрут. Прекрасное ни-ког-да не станет прекраснее, а ужасное так и останется столь же ужасным, сколь ужасным было оно в любое время до нас. Так что же… я должен принять твою смерть? Я только смиряться могу с тобой? Как жители гор смирились? Ушли, оставили природу собственным законам. А зачем тогда воля? Зачем я руку совал в огонь, зачем с холмов высоких прыгал в камни? Чему учила меня боль? Смирению и только? Неужели ничего в своей короткой жизни я так и не смог изменить? А должен был? Я даже этого не знаю. И вот так уходить, с одними вопросами.…
Больше не могу! Воздуха нет, сил нет, лапы онемели – смерть! Не могу…»
Снова удар, ещё один, ещё другой – заяц уже не мог понять внутри его колотит или снаружи. Колотило в весках, колотило в сердце, колотило в земле и цепью отдавалось всему лесу. Новый страшный поток ещё выше, ещё громче, ещё мощнее прежнего: большая голубая волна упала сверху и раскрошила остатки разбитых холмов с упавшей дорогой. Как меч дорубила сосущую трещину,