Дети света. Лейна Шак
двинулся за ней.
Совсем скоро он ступил в лес. Ничего подобного слышать, вдыхать, осязать и видеть ему еще не приходилось. Высоченные сосны, ели и лиственницы подпирали собой серые небеса и, казалось, стояли здесь много веков, хотя Герд прекрасно понимал, что этого быть не могло. Запах влажных палых иголок и их мягкость под ногами, поглощавшая звуки шагов, кружили голову. Деловитая дробь дятлов, шелест крыльев, даже шероховатая грубость стволов создавали ощущение нереальности, мистичности. Герд остановился и выдохнул. Температура в лесу оказалась ниже, чем на ферме, меньше девяти градусов Цельсия, Герд понял это по облачку пара, которое вылетело у него изо рта и повисло в воздухе. Он протянул руку вперед и осторожно попробовал его коснуться – пар рассеялся. Герд огляделся. Лес его больше не пугал, он завораживал. Своей нетронутостью, дикостью, своим величием и таинственностью. Своим глубоким приглушенным цветом. Тишиной и нерушимым покоем. Герд глубоко вдохнул и пошел, опираясь на стволы деревьев, пораженный красотой. Поминутно задирая голову или устремляя взгляд под ноги, разглядывая, запоминая, впитывая в себя каждый сучок, каждую былинку на пути.
Старта все время бежала впереди, но время от времени останавливалась и терпеливо поджидала своего спутника. Умная тварь, беззлобно дивился ей Герд. Спустя пятнадцать или двадцать минут – он потерял точный ход времени – деревья расступились, и дорога пошла резко под уклон. Неожиданно и как-то сразу взору открылось великолепное озеро. Голубое стекло без малейшего изъяна ряби на поверхности в сердце хвойного леса смотрелось, как драгоценный камень в дорогой оправе. Герд замер, пожирая глазами эту картину. Он вдруг понял, что голодал, ужасно голодал, лишенный возможности созерцать прекрасное. Для человека, всю жизнь проведшего в черте города и знакомого с природой только по фотографиям и передачам по визору, это было, как если бы заключенного наконец-то отпустили на свободу. Именно так себя сейчас Герд и чувствовал – будто его амнистировали. Больше никаких стен, никакого регламента, никакого давления. Только свобода, пространство и покой.
Он закрыл глаза, потянул ноздрями свежесть, и гнев свел ему челюсти. Герд ведь до этой минуты даже не знал, что был заключенным. Или на самом деле знал, просто не хотел себе в этом признаваться? Правда же состояла в том, что он арестантом и был. Правда в том, что он ненавидел столицу с ее безликими серыми домами-коробками и такими же людьми. Правда в том, что он ненавидел этих самых людей. И ему не стыдно, его ненависть обоснована. Герд сжал кулаки и усилием воли заставил себя не думать об отце.
Он открыл глаза и начал спуск, наслаждаясь своим одиночеством. Вот бы это навсегда! Герд с величайшим трудом переносил любые скопления людей. Едва терпел болтовню одноклассников и матери. Если быть до конца честным, он презирал мать. Считал ее легкомысленной, падкой на роскошь, глупой праздной женщиной, которая даже имени сыну нормального дать не смогла, а просто подобрала созвучное ее собственному – Гера. Вот бы его сменить!