Хам и хамелеоны. Вячеслав Борисович Репин
Ведь кроме того, что в Нью-Йорке они жили с просроченными визами, как подпольные эмигранты, и с трудом сводили концы с концами, ни Джон В., ни тем более они с Лайзой ничего о них толком не знали.
Джон В. просьбу выполнил. Уже на неделе ему удалось увидеться с Павлом и тактично всё обсудить. Павел смотрел на вещи здраво. Разговор его нисколько не смутил. Тем не менее при личной встрече с Мариусом, состоявшейся через два дня после разговора с Джоном В., Павел внимал его доводам уже с таким видом, будто ему предлагали ограбить кого-то из его знакомых, но при этом уверяли, что сполна компенсируют моральные издержки, и не только щедрым вознаграждением, но и сочувствием и полным пониманием того, на что он идет.
Альтенбургер понял, что совершил ошибку – именно ту, которой так опасался. Он попытался спустить дело на тормозах. Но Павел совершенно неожиданно пообещал всё хорошенько взвесить и прежде всего узнать, что думает сама Мария. Он заверил, что сможет найти к ней подход. Мариус просил довести до ее понимания, что идея прибегнуть к ее помощи была не спонтанным решением, а, что особенно важно, по-настоящему выношенным.
Четвертинов не перезвонил ни в конце недели, как обещал, ни позднее. Мария как ни в чем не бывало продолжала проводить вечера на Риверсайд-Драйв. Альтенбургеры гадали: почему она молчит? Павлу не удалось с ней поговорить? Она была против? Или он взвесил всё на трезвую голову и передумал?
Горечь разочарования отравляла Лайзе и Мариусу жизнь. Уникальная возможность уплывала из рук. Сожалениям не было конца. Одно утешение – вопрос пока оставался открытым. Хотя стоило ли вообще строить замки на песке?
Сероглазая русская няня – добросовестная, приветливая, милая – самим своим существованием, казалось, опровергавшая все негативные представления о своих соотечественниках, которыми довольствуется большинство нью-йоркских обывателей, с первого дня появления в доме пробудила к себе глубокую приязнь. Привязанность к ней испытывала даже прислуга, не говоря уж о Еве, ее четырехлетней воспитаннице, которая просто не чаяла в Марии души, – факт из разряда необъяснимых. Уже по одной этой причине Альтенбургер чувствовал себя каким-то клятвопреступником. Ему даже трудно стало общаться с Марией с глазу на глаз. И он ее немного сторонился…
Шесть месяцев пролетели как один день. Вавилон новых времен, Нью-Йорк обращал своих обитателей в рабство, подчиняя их существование единому ритму. Жить одним днем – другого выбора ни у кого здесь просто не было.
Трехмесячная виза, с которой Маша Лопухова приехала в Нью-Йорк, чиновнику эмиграционной службы показалась неправдоподобно долгосрочной, во всяком случае для подданной Российской Федерации, прилетевшей лондонским рейсом. В аэропорту ей пришлось объяснять, где, кто и за какие заслуги наделил ее столь невероятной привилегией. Ответ был прост, но показался убедительным: в посольстве в Москве работал знакомый американец. С любезными извинениями Мария Лопухова