Женщина при 1000 °С. Халльгрим Хельгасон
зверюгой.
Немного спустя она явилась, как и все ее матери, на родной пристани с пузом; она носила меня под рабочим фартуком до конца лета, пока ее не отправили в лодке на Исафьорд – рожать. Однако я не вру, говоря, что я родилась отменно злая в доме родителей ее отца – прабабушки Ингибьёрг и прадедушки Кетиля – на улице Маунагата в городе Исафьорде, недовольно вопя по поводу вызванного мной переполоха, призывая на головы этих людей мировой кризис. Кстати, это пророчество сбылось через двадцать дней, когда далеко-далеко на западе за океаном на Стенной улице все, как известно, лопнуло по швам.
Той же осенью моего отца упекли на юридический факультет университета, как всех неизлечимо влюбленных. На следующее лето его послали долечиваться в аспирантуру в Вайле к дяде бабушки Георгии, который держал там небольшую аптеку со множеством ящичков и должен был учить папу датской бухгалтерии и дамоведению.
27
За семью зимами
1929
Если человек не помнит свою мать – значит, у него была хорошая мать. Я ничего не помню про маму во время нашей совместной жизни на Свепнэйар – семь лет и семь зим, – а ведь мы частенько спали на одной кровати. Никто не замечает само собой разумеющихся вещей, наверно, так оно лучше всего.
В бессознательном возрасте на краю океана я наслаждалась тем, что у меня потом отняли большие города Европы: покоем и теплом. Мое детство было как бы продолжением беременности: мама была везде вокруг, а я – внутри нее, но лица ее я не видела. Семь лет мы никуда не выезжали, семь лет сидели на Свепнэйар. А потом меня вырвали с корнями, и меня спасло то, что корни у меня были наидлиннейшие. Такие длинные, что на них мне удалось прошагать до конца всю мировую войну.
Мы с мамой вместе владели тем капиталом, который хранился на Свепноу, за семью зимами, и который у нас никто не отнял, что бы потом не случалось с нами.
Мы потеряли друг друга в начале войны, и я упрекала ее за это. После войны нас разлучила одна великая дама. Большинство женщин вечно убегает от своей матери, а я, напротив, вечно спешила ей навстречу. Я желала быть рядом с матерью, но в то же время всегда хотела укрыть ее. В ту пору я больше не была ребенком своей мамы – я была маленькой женщиной отца: война свела нас вместе, и так вышло, что после ее окончания я поехала с ним в Южную Америку. Тогда и возникло это чувство, которое со временем сделалось у меня основным по отношению к этой женщине, – чувство вины. Мама была лучше меня, старательнее меня, на нее можно было положиться. Вдобавок, я не оправдала надежд, что из меня «что-то выйдет».
Ее родня веками гнула спину на островах, вдали от всех учебных заведений, от всей конторской жизни, уж тем более – от «возможностей для женщин». Я была первая за тысячелетнюю историю этой семьи, у кого была возможность учиться, но я имела глупость пуститься в житейское море, так и не осуществив той мечты, в которой мама отказала себе, но сохранила в душе для меня. Трижды она просила меня подумать. Может, мне подошло бы Торговое училище, а может,