Женщина при 1000 °С. Халльгрим Хельгасон
target="_blank" rel="nofollow" href="#n_80" type="note">[80]. Но во мне живет и ютландский скряга. Это проявляется в том, что все мои долги и счета я плачу вовремя. Чтобы побыстрее отделаться от неприятного.
Ауса была веселая брюнетка, но очень воспитанная, как и подобает скандинавам: она никогда не выходила за рамки, начертанные временем в каждой минуте, на каждом камне. Ее родители были, разумеется, квислинговцы, так что я сильно выросла в ее глазах, когда она увидела папу в немецкой униформе. Сама я находилась посередине между папой и мамой с бабушкой и старалась использовать свое положение самым выгодным образом. То я вбегала в кухню: «Папа мне сахару не дает! Фашист несчастный!» То кричала папе: «Мама не пускает меня в выходных туфлях в Тиволи! Она не понимает наци-нал-соц… изма».
У Аусы был абонемент в парк развлечений Тиволи. Я попросила папу купить мне такой же, и потом подруга водила меня по парку, как Алису по Стране чудес. Мы фантазировали, будто мы сироты в безумном мире военных действий, и что нам раз за разом удается выйти живыми из «пыточных застенков союзников», роль каковых исполняли американские электромобили, британский поезд призраков и парижское колесо обозрения. Но самым невероятным было то, что мы остались живыми после скоропостижного катания на «русских горках». После этого мы просили убежища в комнате смеха. Но война и тут настигла нас, исказила наши лица, растянула щеки и лоб и сузила глаза. Маленькие женщины с огромными военными именами Осхильд и Хербьёрг с криком выбежали из парка войны и разом замолчали, налетев на четырех немецких солдат на тротуаре за воротами.
Я: «Почему ты их испугалась?»
Она: «Я не испугалась».
Я: «Неправда! Ты сразу замолчала. Разве ты не за немцев?»
Она: «Папа говорит, нельзя смеяться над человеком с винтовкой. А ты почему не за немцев, как твой папа?»
Я: «Мама говорит, что вся эта война началась из-за одного человека. И что ему всего-навсего не хватало любви».
Она: «Но мы все его любим».
Я: «А ты уверена, что он вас любит?»
Она: «Конечно».
Я: «Тогда это какая-то странная любовь. Он только и знает, что орет.»
Она: «Да, когда сильно любишь, то и будешь орать».
Я: «А по-моему, это не любовь, а что-то другое».
Она: «Папа говорит, Гитлер любит Германию, как собственную руку. Он готов отдать за нее жизнь».
Я: «А зачем ему отдавать жизнь за собственную руку?»
Она: «Что?»
Я: «Если отдать жизнь за свою руку, то, когда ты умрешь, останется только эта рука. А на что она нужна одна, сама по себе?»
Она: «Ах, Герра, я просто хотела сказать, что он готов умереть за родину. Вот ты готова умереть за Исландию?»
Я: «Нет».
Она: «Нет? Вот если бы твоя родина была в опасности, например, если бы ее собрался проглотить дракон?»
Я: «Если я умру, какая родине будет от меня польза? Страны вообще не хотят, чтоб за них умирали. Они просто хотят, чтоб их оставили в покое».
Она: «А если их кто-нибудь завоюет?»
Я: «Мама говорит, страны