Авдеевы тропы. Владимир Герасимов
крикнул Иванка, чтобы не подумали, что враг у дверей. Хотя татаре бы тут же выбили дверные доски (разве это защита), а то и подожгли сразу же. Дверь приоткрылась, и высунулся старичок в накинутой на плечи шубёнке. Он, нахмурив свои кустистые брови, оглядел путников и, придерживая дверь, пригласил их в избу.
Пахнуло теплом и чем-то сытным. После белоснежной улицы в избе казалось темно. Чувствовалось, что старик живёт не один. В настороженной тишине он глуховатым голосом промолвил кому-то:
– Путники это: мужик да мальчишонка.
– Здравы будьте, люди добрые! – поприветствовал невидимых людей Иванка.
– Тебе того же! – наперебой ответили несколько голосов, среди них и женские, и мужские.
– Отколи путь держите и далёко ли? – спросил старик, когда гости в изнеможении опустились на лавку.
– Да из Владимира, – ответил Иванка. – И куда бог приведёт.
Не сразу захотел он открыть конечную точку своего пути, пооглядеться да обговориться надо.
– Чего ж в Володимире-то не жилось? – спросил снова старик.
– Порушили да пожгли стольный град поганые.
– Господи, пресвятая Богородица! – воскликнули женские голоса.
– У вас-то лихих гостей не было? – спросил Иванка.
– Пока бог миловал, – ответил старик, а женщины завздыхали. – Правда, баяли шабры, что видели у околицы чудных каких-то всадников, но мало их было, в деревню не заезжали.
– А вы про великого князя Юрия Всеволодовича не слыхали? – решился-таки спросить Иванка.
– Опять-таки шабры баяли, что на том берегу в деревнях много войска русского собралось, и какой-то набольший князь там есть, а уж кто, не ведаем.
Легко стало на душе у Иванки. Кажется, всё-таки дошёл он наконец до великого князя, теперь можно подумать и о еде.
– А не найдётся ли у вас для моего мальчонки горячих щец похлебать, сколько уж времени горячего в рот не брали.
– Ох-то, болезные мои! – захлопотала женщина. – Давайте к столу-то подвигайтесь! – и она загремела печной заслонкой. – Щи заячьи как раз есть. Дед нынче из лесу зайчишку принёс.
От мясного духа Иванка задохнулся. Глаза уже попривыкли к темноте избы, и они вместе с Корнюхой подвинулись к столу. Женщина бухнула на столешник большое блюдо, положила выщербленные деревянные ложки, и Иванка с Корнюхой, забыв обо всём, хлебали щи, густые и горячие. По всему телу разливалась истома, и горячие щи согревали всё тело, доходя до самых дальних его закоулков. От щедрости хозяйки попадались в ложку и куски мясца. Неудивительно, что через некоторое время чувство голода, которое мучило все эти дни, нудное его завывание, было потушено. И когда все щи были дохлёбаны, тело оцепенело от наслаждения. И только тут Иванка вспомнил, что даже не перекрестился перед едой, так заколдовал его мясной дух. Он повернулся в красный угол к иконам:
– Господи, прости и помилуй мя, грешного…
Оказывается, и старик заметил эту его промашку и недовольным голосом промолвил:
– Я уж подумал, а православные