Воспоминания жены советского разведчика. Галина Александровна Курьянова
«иногородний» на казацких хуторах считалось почти ругательным, по крайней мере, уничижительным. Обычно, унижая других, люди хотят забыть свои всамоделешные непотребные корни. Казаки имели гордыню сверх меры, уж, что они о себе напридумывали, неизвестно, но на «здравствуйте» могли не ответить. Обмануть, развести, надурить, как они выражались, «кацапа», т.е. не казачка, это было святое дело. Вот мама иногда после работы и получала прогорклое масло, старое свиное сало, сало подиспорченное неправильной засолкой или хранением, мороженую картошечку, а однажды в полмешка мучицы на дно насыпали песочку, могли вообще не заплатить, такое случилось однажды, но случилось. Такие вот добрые люди хуторяне-казачки… А ведь все это еще нужно донести домой и все пешочком, пешочком, а дома в один миг сметут-съедят и прогорклое масло, и старое сало. Значит, опять мамочке ноги в руки и шагать на хутора смотреть, как казацкие дети кушают белый хлеб с маслом, намазанным в палец толщиной, и с болью вспоминать своих голодных и совершенно прозрачных в голубизну детишек.
Наконец, и папа очнулся, решил заняться «предпринимательством» все в тех же областных городках по линии Северо-Кавказской железной дороги – Кущевка, Миллерово, Тихорецкая… Как тогда говорили, «ездил на менку» – бартер: вам мануфактура – нам продукты или что-нибудь «дифситное», чтобы опять-таки перепродать или поменять. Где и что он брал дефицитное – ума не приложу, наверное, что-то трофейное, и это трофейное явно где-то тырил. Выживать-то надо было, дети погибали, жена выбилась из сил. Отец стал кое-что зарабатывать, но и пить по-черному, а мы понемногу, потихоньку выходить из состояния постоянного голода.
Слово «трофейное» произносилось торжественно и с восхищенным придыханием, оно обозначало качественное, модное, современное, словом, то, что надо. Однако на самом деле, ничего такого «то, что надо» не было – просто другое и часто обыкновенная подделка, суррогат, туфта, та же самая мастырка, только в западном исполнении с иностранным названием «эрзац».
В общем, всеми правдами и неправдами мы как-то выжили. Когда 17 декабря 1946 г. (практически сразу после войны!) отменили карточки на продовольственные товары, стояло вселенское ликование. Но только к 1948-1949 гг. в магазинах стали появляться продукты в более-менее нужных количествах. Люди долго не могли наесться хлебом досыта (я и сейчас не могу выбросить хлебные корки), страдали несварением желудка, некоторые умирали, на всю жизнь зарабатывали колиты и гастриты. В любом магазине стояли очереди и хватали про запас все! Сначала занимали очередь, а потом уже спрашивали, что «дают». Впрочем, очереди на моей жизни были почти всегда, если не за тем, то за другим; постоянно не покупали, а доставали.
Мы с сестрой продолжали учиться в школе, писали на оберточной бумаге, потом стали появляться и тетради из грубой серой бумаги и прочие школьные принадлежности: ручки-вставочки с перьями № 86, фарфоровые чернильницы-непроливайки, которые мы носили в специальных мешочках