Сафонов. Юрий Переверзев
уже совсем отчаялся, его надоумили съездить в оранжерею за город, и там, наконец, Сафонов увидел цветы, много разных цветов, он плохо разбирался в них. Цветы росли в горшочках, и, глядя на них, не верилось, что на улице непогода, и жалко их было выносить из тепла под холодные струи дождя. Цветы в горшках стоили дорого, и у Кадика не хватило денег. Он еле упросил, чтобы ему разрешили остальное привезти завтра, и оставил в залог паспорт. Хорошо ещё, что он вообще был «кредитоспособен», обеспечив себя карманными деньгами до конца учёбы, – две поездки на целину в каникулы после второго и третьего курсов, кроме неизгладимых впечатлений (бескрайность поспевающих хлебов, сумасшедшая работа – до чугунной тяжести во всём теле, до темноты в глазах; но именно там он впервые понял, что может многое вынести – это было радостным открытием – и ощутил себя взрослым человеком), – эти поездки принесли Аркадию и некоторую финансовую самостоятельность. Правда, в последний раз на целине он (в том году один из немногих из его группы, вообще отправившихся туда) был всего месяц, так и было задумано, поскольку маме его грозила в конце августа операция, он должен был быть в это время дома (слава богу, обошлось без неё, была ложная тревога). Жаль, конечно, что он не смог поехать на целину и в этом году – после четвёртого курса была практика на электромеханическом заводе в Харькове, потом – воинские лагерные сборы под палящим южным солнцем, где большинство ребят целый месяц мучилось желудками, никто с их курса на целину так и не выбрался, но, может, и к лучшему то, что не ездил на целину – сердце начало пошаливать, и месяц отпуска он проработал вожатым в пионерском лагере за городским лесопарком – там в прошлый сезон работал Пешнев, он и подсказал Сафонову, куда надо обратиться… Заработок в пионерлагере был не ахти какой, однако весь месяц он жил практически в лесу и хорошо отдохнул перед последним и решающим годом учёбы. В материальном отношении ему, конечно же, было легче, чем многим ребятам из общежития, хотя особого достатка у них с мамой не было, и всю стипендию он обычно отдавал маме. «Целинные» деньги тоже пошли оба раза в дом – «гардеробом» сына занималась, как правило, сама Светлана Павловна, – и только определённая сумма, вполне достаточная, по её настоянию была положена на сберкнижку Аркадия сразу же после его возвращения из первой поездки на целину, а потом эта сумма была ещё и дополнена. «Так будет лучше, контролируй сам свои расходы, – сказала мама, печально улыбнувшись и потрепав его по щеке, – ты у меня уже совсем взрослый»…
До восемнадцати лет Аркадий получал пенсию за погибшего на фронте – в самом конце войны – отца. К этому времени он уже знал, что фамилия, которую он носит, – фамилия его мамы, а отец был немецким коммунистом, эмигрировавшим из фашистской Германии в 1934 году. Отец, Герман Браун, окончил в Германии университет, был специалистом-славистом, поэтому хорошо знал русский язык. В СССР он получил гражданство, после длительных проверок «органами» вступил в ВКП (б) и преподавал немецкий язык в харьковском университете,