Апокалипсис Всадника. Никита Рязанцев
выкладывает подробности о несвоевременной гибели кого-то из его прежних дружбанов и партнеров. Как само собой разумеющееся. Этот упал в яму и переломал все кости, того застрелили, третий и вовсе вышел за пивом и никто его с тех пор больше не видел.
В последний раз Онже нарисовался, когда я проклинал свою бестолковую жизнь за решение устроиться на работу в универсам эконом-класса. Грязь, зловоние, крысы на дебаркадере и в гондолах с товаром, ленивые грузчики и обозленные жизнью бедняки-покупатели, пятнадцатичасовые рабочие смены и перспектива обручиться с каторжным магазинным трудом на пожизненной должности заведующего, – от всего этого я непосильно устал.
– Выбирайся из этой западни, братка, – подмигивает Онже. – Есть одна тема! Я тут на Николиной горе грузовое такси замутил: заказов до ебеней, конкуренции ноль. Ну, почти ноль. Кое-кто мешает, конечно, но мы их конкретно задавим, понимаешь?
Электромагнитное поле, спаивающее нас в один мозг, включается сызнова. Как всегда в содружестве с Онже, круг моего общения резко меняется. На месте друзей и знакомых по институту и прежним работам, материализуются ранее судимые лица, общения с коими я старательно избегал все эти годы. Как опытный хамелеон я быстро подстраиваюсь, и спустя считанные дни демонстрирую окружению не только жаргонную речь и характерное поведение, но и способность воспринимать действительность сквозь призму готтентотской морали. Добро все то, что сулит благо для нас. Зло – все, что нам мешает.
День за днем мы пашем на благо своего предприятия. Уже вскорости приобретаем небольшой автопарк, а на одном из забытых богом заводов арендуем офис и ангары под стоянку и ремонтный цех.
Затем выясняется непредвиденное. Зная мое нежелание ввязываться в откровенную уголовщину, Онже утаивает от меня организованный параллельно с грузоперевозками наркотрафик. А заодно и свою личную программу по насильственному искоренению реальных и потенциальных конкурентов с поля экономической борьбы за выживание предприятия.
Вскоре во мне поселяется предчувствие чего-то неотвратимо убийственного. И, как это было много раз прежде, в воздухе, которым я дышу, разливается устойчивый запах говнища. В первые годы взаимодействия с Онже я никак не мог уяснить, откуда этот запах берется. Принюхиваясь тут и там в поисках навозной кучи или неприметного нужника, я списывал свои ощущения на ганджубас либо на издержки пасторальных Рублево-Успенских пейзажей. И лишь в этот раз стал догадываться, что едва уловимое фекальное амбре, сопровождающее все наши с Онже похождения и передвижения, не имеет ничего общего с физиологией: так пахнет сера.
– Братан, ну и что мне теперь делать прикажешь! – сердится Онже. – Вот нахуя были эти старания? Мы же вместе мутить тему начали, как мне теперь одному выкручиваться?
Проходя мимо, соседи бросают в нашу сторону опасливые короткие взоры, пытаясь исподтишка разглядеть, от кого разносится по двору ураганный мат, разбавленный