Вахта Барса. Петр Альшевский
я не драматизирую, но и ничем не могу ему помочь.
В противном случае дикий приступ радости, катаплексический удар, остановка мышления без задержки дыхания. Как у дзэнских монахов. Мне непросто об этом говорить. Дома у нас Север – не топят. Приодевшись с дедом усатыми цыганками, мы станем трясти шелковыми юбками, заработаем денег и согреемся, плачь обо мне, жалей…
Предгрозовые усмешки под накладными усами и заросшее колючками сердце.
Я огляделась и меня холодит; ты мужчина, и я тебе не завидую, красива ли я в непривычной упаковке? совсем ли я, совсем ли маловажная часть моей эпохи? ты покрыт железом начищенных доспехов, ха-ха, ха, люби весь мир, вплетая в мои волосы любые цветы, я повисну на твоей руке и мы пропадем. Тихо, не явно. Под нашим деревом сон не берет: раз – упало яйцо, два – такое же туда же, затем рухнуло и гнездо с матерью-вороной, ее клюв был раскрыт, мне в темя он не воткнулся, она – догадался? – смеялась. Призывала разделить мечту. В пупке собирается вода.
Страдалица ты моя. Я потерял из-за тебя десятки, сотни удачных ночей! не подал и копейки агрессивным нищим; размазывая по стенам альпийский мед, заслушивался тридцать вторым опусом удивительного Скрябина – мирно это не кончится. Погладив меня мохнатой ручкой, приготовь бромовую ванну. Предварительно вымой, да, ну да, близко не подходи – я зыбрызгаю тебя огнем. Я в пылающем болоте. Честный воин Христов.
– Мы не выродки, – пробормотал Иван Барсов.
– Имеем то, что имеем, – сказал Максим.
– Мы говорили о просветлении?
– Как обычно, – поежился Максим Стариков. – О надкушенной груди любимой женщины, которой вставишь, а потом не вытащишь. Но кого сейчас интересуют вопросы духа.
– Не ответы.
– Ответов нет. Кто бы что ни утверждал. – Не останавливаясь, Максим почесал лодыжку и едва не распластался у лотка «Все для свадьбы». – Лишать себя жизни – грех. Жить такой жизнью – еще больший грех. Я, Ваня, иронизирую. Делаю вид, что адекватен. Все мы на правильном и единственном пути.
– Жив – не повод для радости, – веско заметил Иван.
– Я готов подбежать к каждому, – признался Максим.
– Чтобы обнять, – конкретизировал Барсов. – Ты расслаблен, ты нацелен, ты нокаутер. Это не обсуждается. Осталась только жалость к нарядной девушке к реке. Тут печальней. Персонажи моих книг размышляют о моих книгах с подсознательным ощущением собственного убожества, сигналя поднятым кулаком о скором начале… выпьем пива?
– На улице холодно, – сказал Максим.
– А в баре людно.
Выхлопы гудящих машин, позвякивающий пар изо рта; он не идет, повисло молчание, пядь за пядью туда, куда надо, мозг еще не проснулся; раскаты в голове, озвучивая бессознательные импульсы, понуждают встряхнуться, по подернутым инеем стеклам скользят языки пламени.
Максим Стариков крепко думает тяжелую думу. Вытягивая тепло из сигареты, желает