Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи. Батист Болье
на самых высоких ветках, на последнем, шестом этаже – онкология и паллиативное лечение. Сюда уже не доходят питательные соки, и листья, засыхая, улетают в темные небеса. Борьба окончена.
Мне кажется, есть смысл в этой вертикальной композиции. То, что на земле, отчаянно бьется, сражается. То, что повыше, нуждается в помощи, а дальше, там, где гаснут огни, – умолкает навсегда.
Шум и ярость. Сжатые кулаки. Битва.
Крайняя беспомощность и покой. Раскрытые объятия.
И я.
Внизу.
И пациентка из седьмой палаты.
Наверху.
День второй
Back to You
Почти 8 часов,
по дороге в больницу
Я надел наушники. Нил Янг, куплет – движение, куплет – движение. After the Gold Rush – самая красивая песня на свете (как и многие другие: выбрать невозможно…).
Тем утром продрогший до костей интерн, подходя к зданию, исполнял быстрый танец. (Важное замечание: изображая “лунную походку”, удостовериться, что вокруг никого. Чтобы уборщица больше не поглядывала на меня, как вчера.)
8 часов,
в приемном покое
Если часы не врут, я опоздал. Пора надеть белый костюм супергероя.
Супермен уже присвоил темно-синий, а черный цвет Бэтмена не годится: только представьте, подхожу я к пациенту в костюме служащего похоронного бюро и говорю: “Мы вами займемся…”
В отделении скорой помощи, прежде чем попасть в мужскую раздевалку, нужно пройти мимо женской. Прежде чем почувствовать запахи пота, дешевого приторного дезодоранта и старых потных носков, ощущаешь аромат душистого масла и губной помады. Мир всегда был поделен надвое: они моются, а мы густо обмазываемся парфюмами…
В мой халат въелся запах шестого этажа. Буду стирать его хоть сто раз, чтобы не осталось следов моего пребывания наверху…
Жар-птица заупрямилась и не желала уступать:
– Никакого морфина! Я буду в сознании до конца, не хочу, чтобы мысли путались.
Персонал отделения и я пытались ее урезонить. Мы рассуждали так: она страдает, мы пытаемся ей помочь.
Она посматривала на нас снисходительно, потому что знала правду: и я, и лечащие врачи добивались ее согласия, желая успокоить самих себя, потому что смерть мучительна и страшна: не важно, что мы сталкиваемся с ней каждый день, она день за днем все так же нас пугает. Каждая медсестра или сиделка, заходя в палату, старалась внести свой вклад в общее дело:
– Обезболивающие не нужны? Вы уверены?
Или:
– Не можем же мы оставить вас в таком состоянии!
Вчера я, видимо, перегнул палку, Жар-птица повысила голос и с видом матери, читающей нотацию сыну, похлопав меня по щеке, произнесла:
– Напрасно вы все беспокоитесь: мое состояние свидетельствует не о том, что я скоро умру, а о том, что моя жизнь подошла к концу. Вот так-то: не смерть, а конец жизни. Очень просто. По ее понятиям, разница колоссальная. Она безмятежно принимала боль и скорый конец. Думаем ли мы когда-нибудь о смысле некоторых