Радуга тяготения. Томас Пинчон
Мудинг научен верить в буквальную Лестницу Инстанций, как священники прошлых веков верили в Лестницу Существ. Новейшие геометрии его смущают. Величайшее его торжество на поле боя имело место в 1917-м, в загазованном, армагеддоновом месиве Ипрского клина, где Бригадир на ничейной земле отвоевал излучину глубиною ярдов 40 максимум, потеряв всего 70 % личного состава подразделения. Где-то в начале Великой депрессии его услали на пенсию; он засел в кабинете пустого девонского дома в окружении фотоснимков старых товарищей – ни один не глядит прямо в глаза, – где с замечательно оживленным рвением решил подзаняться комбинаторным анализом, этим излюбленным времяпрепровождением отставных армейских офицеров.
Его посетила идея сосредоточиться на европейском балансе сил, из-за давней патологии каковых он когда-то страдал, без малейшей надежды очнуться, посреди фламандского кошмара. Он приступил к гигантскому труду, озаглавленному «То, что может произойти в европейской политике». Начинаем, разумеется, с Англии. «Во-первых, – писал Бригадир, – собственно, Берешит: Рэмси Макдоналд может умереть». К тому времени, когда он одолел партийные урегулирования и возможные перетасовки кабинетных постов, Рэмси Макдоналд умер.
– Никак не успеть, – бормотал Бригадир каждый день, приступая к работе, – все меняется, на ходу подметки рвут. Заковыристо – ох, заковыристо.
Когда все изменилось настолько, что на Англию посыпались германские бомбы, Бригадир Мудинг забросил свою манию и вновь предложил услуги стране. Знай он тогда, что это означает «Белое явление»… понимаете, не то чтоб он ожидал боевого назначения, но вроде заходила же речь о разведработе? А вместо этого огреб заброшенный госпиталь для чокнутых, пару-тройку символических психов, громадную стаю краденых собак, шайки медиумов, водевильных паяцев, радистов, куэистов, успенсковцев, скиннеровцев, поклонников лоботомии, фанатиков Дейла Карнеги, – война разразилась и вытряхнула всех из идефиксов и маний, обреченных – продлись еще мир – на провалы различной глубины; однако ныне их надежды устремляются к Бригадиру Мудингу и возможностям финансирования – Предвоенье, эта недоразвитая провинция, таких надежд не предоставляло. В ответ Мудингу остается лишь напускать на себя эдакую ветхозаветность со всеми, включая собак, и тайком недоумевать и болеть из-за, как он полагает, измены в высших эшелонах Командования.
Снегосвет просачивается в высокие окна с частым переплетом, день сумеречен, лишь тут и там в бурых кабинетах горит свет. Младший офицерский состав шифрует, подопытные с завязанными глазами выкликают догадки относительно карт Зенера в спрятанные микрофоны:
– Волнистые линии… Волнистые линии… Крест… Звезда…
А кто-нибудь из Отдела Пси записывает за ними под громкоговорителем в зябком цоколе. Секретарши в шерстяных шалях и резиновых галошах трясутся от зимнего холода, вдыхаемого сквозь мириады трещин в психушке, и клавиши пишмашинок стучат, как жемчужные