В сумерках. Книга первая. Любовь Соколова
что ж это они тут? Где тут они ходят?
– Где-то тут, – важно ответил Ванченко, ожидая новых вопросов. А деда и след простыл.
Девушка Лена-диктор кое-что по теме знала: у нее деверь сидел за убийство в таежной зоне на одном из северных притоков Тамы. Нормальный уголовник. Политзаключенные – в ее представлении о мироустройстве – остались где-то в царской России. Она даже не представляла, как они могли бы выглядеть, эти «господа бывшие».
Местные жители порой наблюдали на станции погрузку-выгрузку тюремных этапов. Не нарочно, а так вдруг совпадало: бежишь в сумерках на электричку, стоящую на каком-нибудь дальнем пути, и вдруг увидишь. Это случалось, потому что заключенных через Темь возили много. А выглядело так. Вооруженные краснопогонники, служащие внутренних войск, оцепляют перрон. Перрон в Теми старого образца. Спущенный вагонный трап заканчивается высоко над землей, с багажом кое-как залезешь-вылезешь. А когда этап, то на асфальт под лай собак из вагонов один за другим вываливаются зэки, держа руки на затылке. Они на полусогнутых перебегают в пятно сидящих на корточках одинаковых людей в черных шапках. Добежал – присел. Из вагона пошел следующий. Смотреть на это долго нельзя. «Проходите, проходите», – торопит зевак конвойный. Да хоть бы и не торопил, невозможно долго вынести это зрелище. И глаз не оторвать, и позабыть трудно, будто приоткрылась картина ада и выжгла клеймо на твоем беззащитном, не готовом к горькому знанию сердце.
– Двадцать лет назад этап из Мордовии везли как нелюдей, – рассказывал Бениамин Аркадьевич Цвингер водителю автобуса, ожидавшего почетных пассажиров на привокзальной площади. – Набили в вагоны, как сельдей в бочку. Вагоны перецепляли от состава к составу по ночам. Днем набитые людьми железные ящики – там же окна нельзя было открыть – отстаивались на запасных путях. Везли долго, по жаре, в духоте.
– А сейчас? – спросил водитель.
– Сейчас они в купейных вагонах едут, по собственному желанию, – ответил Бениамин Аркадьевич. И задумался, о том ли спрашивал собеседник. Ну, как ответил, так и ответил. Политзаключенных сейчас нет, а до уголовников нам дела нет.
Цвингеру оставалось немного до пятидесяти, но чувствовал он себя на тридцать пять, и если не всматриваться, так и выглядел. Седины совсем немного, лысины нет и не предвидится. Стройный, в джинсах и клетчатой рубашке, в темных очках, сидел он возле водителя на отдельном креслице, крутил в руках микрофон, предназначенный для гида, и, задрав голову, рассматривал себя в зеркале, прикрепленном у самого потолка, выше бечевки с вымпелами городов, спортивных команд, клубов и предприятий. В зеркале и без того небольшой Бениамин Аркадьевич отражался карликом с крупной головой и узенькими плечиками. Искажение его не огорчало, а смешило. Ему нравилось подвижное сиденье и главное – наличие микрофона.
Цвингер, один из трех сопредседателей темского «Мемориала», в организацию встречи бывших политзэков впрягся последним,