Солдат великой войны. Марк Хелприн
толстую замшевую рубашку музыканта, как прежде это делал солдат. Ничего не видя вокруг, он знал, что еще движется над плато на вершине, но скоро гондола минует край пропасти.
Он мог почувствовать пропасть, как слепой чувствует присутствие моря, которым обрывается берег. Наконец плато осталось позади, и по спине пробежал холодок, подсказавший, что под гондолой бездна. Хотя привязь спасла бы его, если б он вывалился из гондолы, на месте она его не держала. Он мог приподняться, упираясь ногами в борта гондолы.
Прошло меньше минуты, и они покинули облако, лежавшее на плато, и поплыли в чистом воздухе. Звезды светили повсюду, даже внизу, гондола покачивалась, вызывая тошноту. По темным силуэтам пиков Алессандро прикинул, что он на высоте тысячи метров и рядом нет ни единого уступа скалы. Куда бы он ни потянулся, его руки схватили бы только пустоту. А слышал он лишь поскрипывание колесиков, которые катились по тросу.
Внезапно тело под ним зашевелилось. Однако он продолжал нажимать на грудь трубача, как ему и велели.
– Мари! – вдруг прокричал музыкант, похоже, в полном замешательстве. Алессандро надеялся, что его усилия помогут больному осознать, что с ним произошло.
– Что ты делаешь? – на местном диалекте немецкого прокричал трубач, с выпученными как у разъяренного угря глазами.
Алессандро местного диалекта не понимал, но догадался, что мужчина спрашивает, который час.
– Сейчас ночь, – ответил он, не зная точного времени. Он чувствовал, что лучше занять больного разговором. – Нет ни луны, ни соловьев, но все хорошо, и барсук у себя в норе.
Тонкий итальянский голос, густой запах овчины, покачивание гондолы, шипение воздуха, темнота, боль и растерянность сломали простого оркестранта из Фёльса: он запаниковал. Решил, что это кошмарный сон и его жизнь висит на волоске, а спасение зависит только от одного: удастся ли ему избавиться от маленькой горгульи, которая сидит на нем, сложив крылья за спиной, будто летучая мышь, и то и дело давит на грудь. Эти дьявольские существа все знают и отличаются невероятной жестокостью, потому что боль в сердце приносит наибольшие страдания.
– Waldteufel! – прокричал он. – Лесной дьявол! – Сел и потянулся к Алессандро. Обеими руками, большими и толстыми, с пальцами-сосисками схватил тонкую шею мальчика и сжал мертвой хваткой, показав тем самым, что он не только жив, но, судя по всему, еще и вполне здоров.
Когда Алессандро почувствовал, что голова его наливается кровью, он вспомнил, что случилось с ртутным термометром, который он положил в кухонную духовку. Если бы он смог дотянуться, то дернул бы трубача за уши, или ударил кулаком в зубы, или вырвал бы ноздри, да только руки его хватали воздух перед лицом нападавшего.
– Грязная тварь! Отвратительное создание! А-а-а! Мразь! Мразь! – ревел трубач.
В поисках оружия Алессандро нащупал термос. Переложил из левой руки в правую. Затем ударил своего мучителя. После удара и звона разбившегося стекла ничего не произошло, разве что руки на горле мальчика сжались еще сильнее.
Зная,