Картавый мальчик. Олег Миллер
к чему–то в себе. Лика погладила его по кудрявой голове, старательно намочила ладошку тягучими своими слюнками вперемешку со слезами, нащупала «так как обычно» сзади себя и осторожно сжала в кулаке.
Через пару минут в Ликиной руке стало толще, там росло и скоро выросло – да так, что уже не помещалось и в двух Ликиных кулачках. Где–то копчиком, первой косточкой на своей пряменькой спинке Лика чувствовала, как оно её теперь там, сзади, подпирает. Она привстала, подалась немного вперёд, потом тихонечко садилась, немного побаиваясь, что вот сейчас он точно проснётся, сейчас откроет глаза… И зря боялась: не проснулся.
Правду говорят, что настоящая любовь способна творить чудеса. Вряд ли Влад тогда соображал что–то своей задурённой головой, но телом–то он был с ней целиком. Она старалась вовсю, изо всех своих девичьих силёнок удерживала его на той грани, за которой уже был совсем беспробудный сон. Владик тяжело дышал на Лику коктейлем выкуренных сигарет и выпитых бокалов. Но ей не было противно. Лика не могла ему позволить не получить от неё того, чего он так желал. И он получил, она сумела, она, как могла, вела его и довела–таки – до самого последнего.
Влад дёрнулся и, нет, не застонал даже, а зарычал. Лика шепнула ему на ушко: «Ну–ну, родной, всё хорошо, давай–давай!», при этом чуточку над ним приподнялась, чтобы он там, в Лике, ни во что не упирался, когда выпрастывается, чтобы ему не было больно это делать. Влад дёрнулся ещё пару раз и обмяк.
– Владик, у тебя теперь всё хорошо, мой мальчик? – заботливо спросила она. – Тебя уже не тошнит?
Он приподнял немного свою хмельную голову, что–то попытался сказать, но не смог, и тут же повалился с подушек на бок. И теперь, уже точно, окончательно уснул. Как младенец, тихонько посапывая.
Лика слезла с него, липкая по самые коленки. Закрыла своего картавого Владика одеялом, лежала рядом, с умилением смотрела. Похоже, она навсегда запомнит эту ночь. А он так никогда, наверное, и не узнает, что эта ночь у него была, потому что просто не может ничего помнить. Разве что ощущения? Он же всё чувствовал. Но ощущения не помнят, помнят о них. Откуда Влад мог узнать, что это у них было. Что он мог запомнить? Ничего.
Лика оделась и ушла к себе. Он может проснуться, увидит её такую рядом, и… Что «и», она не знала. Но этого «и», любого, она не хотела.
Назавтра рано утром Якубовская улетела в Питер. Сибирь проводила гостью ясной солнечной погодой. У трапа самолёта щурился от яркого солнца молоденький питерский стюард.
– Даже не хочется отсюда улетать, – почему–то поведал он доверительно Лике. – Надо же, настоящее бабье лето!
А когда приземлились в Санкт–Петербурге, там накрапывал дождь, в колыбели русской революции было сыро и противно. На этом Ликино бабье лето кончилось.
Дома в Питере каждое хмурое утро она уезжала на трамвайчике в библиотеку – собирать материал для лекций, как велел научный руководитель. Возвращалась поздно. Мама всё время спрашивала: «Там хороший буфет?» Лика рассеянно отвечала: «Хороший». Как–то мама спросила: «А там холодно?» Лика, не задумываясь, подтвердила: «Холодно».
Глава