Собачий вальс. Татьяна Шартэ
«Всё когда-нибудь приходится делать впервые в этой жизни. Это такая школа жизни. Проверка на выносливость. Понимаешь?»
Глава 17. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ЭТЮД
Бежанов-старший, сидя у кровати раненого сына, сказал, что интерес третьих лиц в переходе нелегального груза через таможню не просто существует, а настолько реален, что сомнений в этом факте быть не может. Подтверждением тому является вот эта пуля, которая прошила плечо Марата (Бежанов достал из кармана маленькую пластиковую коробочку, в которой как погремушка гремело вещественное доказательство). Ещё Раис Тимурович поведал сыну о том, что Рамазан вчера покинул Москву, и есть сведения, что сейчас он направляется в Арабские Эмираты. Как бы то ни было, но Марату необходимо отойти от этого дела немедленно, так как «они» (Бежанов многозначительно потряс указательным пальцем в воздухе) не остановятся ни перед чем и ни перед кем. И даже собственный авторитет бывшего партийного деятеля теперь не поможет. «Ты не должен рисковать собой, сынок. У тебя будут другие, менее опасные и более интересные дела, но с „ними“ (Бежанов опять потряс указательным пальцем) играть не нужно. Поверь, сын, я-то „их“ прекрасно знаю. Знаю, на что эти люди способны».
Все эти, ужасные для нашей семьи события мы переживали в марте. Я вспоминал эту невероятную печаль и тревогу, которая нависла над нашим домом в те дни. Сбился с обычного режима ритм нашей жизни. Марат лежал в больнице, мать Марата то и дело хлопотала по хозяйству, навещала сына, заботилась о Марине, ублажала мужа. Бежанов-старший почти не бывал дома, решал на стороне свои никому не ведомые дела, а когда появлялся, кроткие и печальные женщины – Марина и Алина Павловна – становились ещё более молчаливыми и скорбными. Что же касается моей хозяйки, так её поведение совсем становилось необъяснимым. Понять её поступки мне было невозможно. Что я должен был думать, когда мое сокровище, моя бесценная Марина надрывалась от слёз по ночам в своей спальне или, посадив меня в машину, гоняла часами на бешеной скорости по ночному городу. Днём она усердно часа по два, по три истязала себя тренировками у станка. Я понимаю – нельзя терять форму балерине, пусть даже бывшей – но не до такой же степени.
А когда Бежановы отлучались из дома, Марина самозабвенно и, я бы даже сказал (если б мог), отчаянно музицировала. Неистово, дико, горячо, яростно. «Блютнер» удивлял меня, потрясал. Я находил его другим – бунтующим, смелым, дерзким, жадным до жизни. Однако, скорее беспомощным, чем всесильным. Тогда же я узнал и другого Шопена, не романтичного и нежного, как прежде, а безумного и непокорного, одержимого и страстного.
– Да, дружок, это революционный этюд Фредерика Шопена. У меня в душе революция, милый. Что бы это значило? А? Ты не знаешь? Я, должно быть, сошла с ума, – горько усмехнулась Марина – прости, дружок.
Я и в самом деле стал подумывать, что с моей Мариной творится что-то неладное.
Она