Собачий вальс. Татьяна Шартэ
пробрался на этаж, где была палата Марата, и направился в сторону его двери.
Наверное, он уже спит, и я, конечно, разбужу его. Но это теперь уже неважно. Ведь друг пришел к нему с покаянием. И я расскажу ему (как смогу расскажу), как я был виноват перед ним, как смел думать, что не люблю его, как мог предать своего Марата. И он поймет меня. Поймет и простит. И возьмет меня за морду и прижмется ко мне небритой щекой. А я залаю тихо от счастья, но он остановит меня. И я положу свою голову ему на грудь и заплачу. Так мы помиримся. И он простит мне всё, даже мою любовь к его жене.
Я миновал медицинский пост, но почему-то на нём не оказалось дежурной медсестры. В больничном коридоре тихо и пусто. Горит лишь ночник у пустого стола дежурной. Марина говорила Алине Павловне, что сёстрам можно спать в ночную смену, но только на посту, то есть на рабочем месте. Но мне нет до этого дела и я, подойдя к палате Марата, приподнявшись на задние лапы, аккуратно толкнул передними дверь и оказался в комнате хозяина.
Моему взору, легко воспроизводившему всё в темноте, предстала отвратительная картина.
– Лариса, что с тобой, что случилось? – звенел у меня в ушах голос Марата.
Рыжеволосая грудастая девица, выползая из-под хозяина, осторожно потянула на себя простыню, дабы прикрыть свою наготу.
– Лариса, да что ты?
– Собака!!!
Марат оглянулся на дверь и увидел меня.
– Бернар? – он соскочил с кровати, и я увидел его во всей красе совершенно голым. – Ты что, очумел? А ну, пошел вон отсюда! – Марат перешел на угрожающий шепот.
Я стоял между входной дверью и кроватью и, скалясь, рычал.
– Пошел вон, вон отсюда – Марат нагнулся, взял с пола тапку и швырнул в меня. Я отскочил в сторону, но не удалился из палаты. Тогда Марат взял вторую и вновь запустил её туда, где я стоял.
В моем мозгу что-то лопнуло, разорвался какой-то огненный шар и плазма – горячая обжигающая масса – поползла по моим венам. В глазах стояла вода и все огни, светящиеся в темноте, обрели форму расплавленных звезд. Из моих глаз текли не слезы, мне казалось – ртуть. И мне стало нестерпимо больно.
Я кинулся прочь из палаты. Оскорбленный, поруганный, униженный, я бежал обратно. Ног я не чувствовал, сердце грохотало, как компрессор. Я бежал, и мысли путались в моей голове. «Зачем я пошёл туда, зачем? Что я ещё надеялся там увидеть? Неужели я не мог подождать утра и приехать с Мариной?». Я корил себя, мне было стыдно и больно. Больнее прежнего.
– Да не переживайте вы так, Марат Раисович, все образуется, – мурлыкала Лариса Давидович, застегивая крошечный медицинский халатик на своей умопомрачительной груди. – Подумаешь, пёс увидел там что-то. Что он понимает-то, пёс ваш? Думаете, жене всё расскажет? – продолжала свою сиропообразную речь медсестра.
– Послушай, Лариса, уйди отсюда, пожалуйста, на хрен, я прошу тебя, – тихо прорычал Бежанов.
– Да