Мемуары гейши из квартала Шинмати. Дэйки Като
Вспоминая эту сцену, я до сих пор содрогаюсь. Ведь именно эта жалкая безделица, некогда столь драгоценная для меня, должна была заменить меня в материнских объятиях.
Взвизгнув от отчаяния, я изо всех сил вцепилась в материнское платье, но бесчувственные слуги работорговца тут же оторвали меня и поволокли прочь. Окутанная пылью и безмолвными криками родственников, я размыто видела лишь тусклые силуэты нищих хижин да горстки испуганных соседей, собравшихся посмотреть на представление. Обезумев, я царапалась и вырывалась, но груди сдавливал спазм, и я могла лишь захлебываться собственными рыданиями.
Это было подобно тому, как вырывают больную конечность. И отец, наверное, полагал поступить так же – оборвать то, что отравляло семью бедностью, в надежде на лучшее будущее. А может, он просто утешал себя таким образом.
В любом случае, этот рассвет я запомнила навсегда. Он предвещала конец детского света и погружение во мрак долгих лет боли, одиночества и непрестанной борьбы за собственную душу.
Глава 4. Первые уроки жизни в квартале Шинмати
Путешествие в Осаку было долгим и изнурительным. Даже воспоминания о пережитых тревогах приводят меня в священный трепет. Стоило карете выехать за околицу Цубаки и углубиться в дремучие чащобы, как все мои робкие надежды на возвращение к родным растаяли без следа.
Переполненная страхами и опасениями, я часами не произносила ни слова и безвольно смотрела в щели деревянной клетушки, куда была заключена. Мимо проносилась дикая, неистовая природа гор, лишь изредка сменяясь людскими поселениями. В такие мгновения я неизменно приникала к оконной амбразуре, распахивая глаза в надежде увидеть хоть одно знакомое лицо. Но жители деревушек смотрели сквозь меня, как будто я была пустым местом, а то и шарахались в стороны, завидев нашу процессию.
Долгие дни пути стали мучительным испытанием для меня. Телесные муки порой казались менее тягостными, чем духовные терзания, без конца изнурявшие мое сердце. Саднило в нем осознание того, что впереди меня ждет участь недостойная человека, неотвратимая как судьба. Перед мысленным взором беспрестанно возникали лица родителей и братьев, скрывшихся за завесой прошлого. Как они сейчас, спрашивала я саму себя. Молятся ли за мое благополучие или уже стараются забыть о несчастной отщепенке? Исстрадавшись в таких мыслях и чувствах, я часто впадала в безутешное рыдание, из последних сил сдерживая крики боли и обиды.
Когда наконец сквозь лесные просеки замаячили силуэты внушительных городских построек Осаки, меня непроизвольно пробрала дрожь. Еще никогда прежде не видела я такого многолюдья, гомона и сутолоки общественной жизни. По краям дороги росли горделивые пагоды, а ветхие хижины, стоя бок о бок, теснили друг друга. От неизбывной толчеи на улице мельтешившие разноцветные одежды сливались в радужный поток, при этом на каждом углу стояла неизменная вереница нищих с протянутыми к небу