Низковольтовые руны высокого напряжения. Марк Салимов
девятки. По второй очереди за ними следуют буквы и знаки разные для письма, коих было ниспослано в числе ровно…»
Вот в этом-то месте Ванька и заглянул самую малость в учебник, не забыв возблагодарить Бога Единого за то, что нету рядом с ним юркого как оставшийся в деревне кобелёк Вьюн, а потому и почти такого же вездесущего, но не столь ласкового, хотя и всегда почтительно смиренного учителя основ общей магической артефакторики Беликова.
Под этой почтительностью и смирением скрывается наиковарнейшее ехидство, поскольку никто из преподавателей не умеет лучше его так подкрасться невовремя и цапнуть за руку с зажатой в ладошке шпаргалкой, забраться в уборную с курящими мальчиками и изъять у них спешно попрятанные папиросы при личном досмотре. А то ить как бы чего не вышло!
Лицеисты уж не раз устраивали ему тёмную, отбивая ноги метко выпущенными ледяными копьями, пару раз душили искусно закрученными вихревыми потоками, а каждый выпуск пороли до смерти обретшими собственную волю прутьями, но он всякий раз выживал.
Одно время в среде лицеистов ходили упорные, однако же ничем не подкреплённые слухи по поводу того, что учитель Беликов-де практикует запрещённую некромантию, якшается с тёмными силами, да и вообще, давно уж и сам переродился в самого настоящего лича, то бишь в отвратительную и поганую богопротивную нежить.
Слухи эти, обрастая всё более жутковатыми подробностями и ещё более ужасавшими всех уточнениями и дополнениями, ходили по их лицею довольно долго и прекратились только после выступления приглашённого дирекцией чтимого всеми лицеистами доктора Чехова.
– Некромантия, друзья мои юные, – сразу же объявил их любимец Антон Палыч, озорно поблёскивая стёклами неизменного пенсне и неповторимым взглядом грустно смеющихся серых лучистых глаз, – По самой изначальной сути своей представляет собою всего лишь плод какого-то больного писательского воображения, воображения писателей-фэнтазёров, к коим ваш покорный слуга имеет некоторые основания причислять и себя.
– Таково же, – смог наконец продолжить доктор-фэнтазёр после устроенной ему бурной овации, – Таково же я могу вам сказать и за так называемые тёмные силы, каковые якобы чернят в нас всё светлое и прекрасное: и лицо, и одежду, и душу, и мысли… Нет-с, друзья, тёмными либо же светлыми могут быть только помыслы да чаяния человечьи, а сила у нас одна, и сила сия от Единого только! Впрочем, и кому я это говорю в магическом-то лицее?
Голос у доктора оказался довольно низким, приятным, мягким и бархатистым, однако в то же время, к вящему Ванькиному удивлению и неожиданно сильным, а когда Антон Палыч говорил им всё это, то неизменно как-то слегонца и по-доброму улыбался.
– Ну а что же касается таких мифических персонажей, каковыми являются застращавшие вас в лицее как бы бессмертные личи, так это даже и мне, помимо всего прочего целителю земской лечебницы, с одной стороны, обсуждать вроде просто смешно. Дескать, нетушки, тёща моя боярыня-матушка, померла значит