Лицо наизнанку. Тристан Тцара

      Арави, Арави, сплошная рана в голове1,

      под гравия скрип ты ступаешь у сонных стен,

      ухмылка грядущего на сланцевой

      груди неспешного насекомого;

      ты доволен собой, чистым вином рассвета,

      нарядом травинки в брызгах росы ― всем сердцем:

      в оцепенении оно распрямляется от жажды бытия,

      чтобы возвыситься до осознания собственного биения.

      крутые откосы, скользящие круче и круче,

      словно дымок полпути, что обозначился вдруг,

      там, где нежности и любви слова разделяют горечь

      согласия умереть и выживанья печаль;

      qu’importe tu es passé par là comme la fraise puis la neige

      intangible pureté boue d’été pluie de printemps

      tu t’es mis en tête à défaut de remparts

      la fuite du temps sur les arrêtes des gorges

      iei la mort accrochait son aile brève

      après la bataille là le bouclier de schiste

      et au bâton du pèlerin obstiné

      le paquet de silence toujours toi l’éternel

      tu échappes aux étreintes du vent envahisseur

      ta main s’est débattue avec le mouvement de la truite

      contre le courant que le refus de l’aveugle

      reflète dans le miroir des crêtes absurdes

      ainsi se ramasse la fougère sur elle-même

      au déclin des poutres en travers du ravin

      âpre route il fait bon s’en souvenir

      ta place est restée loin derrière ce qui t’appelle

      puis tu reposes tes genoux endoloris

      que la peine soit éternelle dans les granges et sous le ciel

      (—)

      неважно: ты прошел земляникой, затем снега

      девственной чистоты, летняя грязь, вешние ливни;

      ты впереди, за тобой в отсутствие кручи

      времени бег, сжимающий горло;

      здесь смерть опускала свои спорые крылья;

      и после битвы здесь за шиферным щитом

      под настойчивый посох паломника

      сгущается тишина – это снова ты, вечность;

      ты избегаешь объятий захватчика-ветра,

      твоя рука противилась форели извивам

      в струении ручья; его не замечает слепца упрямство;

      в зеркале воды абсурд скалистых гребней;

      так съеживается папоротник сам по себе

      на спаде балок и на дне лощины;

      суровый путь ― о нем полезно помнить;

      ты далеко позади от всего, что тебя призывает;

      затем ты расслабляешь натруженные колени:

      пусть вечна кара, но на ригах и под небом

      aucune peine

      si n’était toujours à l’affût de ton angoisse

      l’angoisse de tous les autres qui te guette

      mais la mémoire brille encore de tous ses yeux

      quel est l’attachement aux broussailles haïssables

      que je porte en moi des mondes aux larges semelles de plomb

      des places vides et d’hommes et de platanes

      les herbes sèches où gît l’épave des heures parcourues

      j’ai vu des mers plongées dans les larmes des montagnes

      j’ai vu les villes plier leur orgueil sous la solitude du pain

      humble

      le poids du silence où tous les arbres font revivre dans mon

      corps

      leur fraîcheur attendrie de première lueur

      de toutes les vies à ma rencontre je n’en ai pris que le regret

      vide ta besace temps hétéroclite

      vide tes villages tes champs séjours de chapiteaux

      perdus parmi les grandeurs de la terre sans nom

      (—)

      кары нет,

      если бы только в засаде всегда твой страх

      не выслеживал страх всех прочих;

      но память еще искрится при каждом взоре;

      в чем же привязанность к мерзкому тернию,

      сколько во мне миров обширных свинцовых устоев,

      пустых площадей, людей, тенистых платанов,

      сухой травы, погребенных обломков