Между двух имён. Антология обмана. Книга 1. Влада Жнецова
сияющей неестественной белизной чрезмерно острых клыков.
Тень, обрётшая знакомые очертания, на деле являлась искажённым, пропущенным через тысячу кривых зеркал отражением неразумного и подвластного кровавому буйству зверя. Сесилия была его манией, его наградой за совершённые злодеяния, его зависимостью и неизбывным желанием, увязшим в вечности. Когда-то он хотел обладать ею как женщиной, однако, прознав, что высокородная эльфийка предпочла ему – какой вздор! – человека, так после ещё и понесла от него дитя, наречённое греховным плодом, возненавидел её всем сердцем и душой, почерневшей от уничижительной подлости. Да, любовь её палач счёл подлостью, достойной казни. И он, глядя на свою потаённую фантазию и бывшую музу, размашисто, с изяществом, свойственным больному педанту, занёс хлыст, проявившийся лентой изначального пламени на фоне сгущающихся туч.
Плеть, словно змей, поблёскивала да посверкивала оранжевыми и жёлтыми чешуйками-искрами, извивалась, покорно растянувшись на невидимом покрывале из ветра. В бреду Сесилии померещились кроваво-красные самородки глаз и треугольники ядовитых зубов, вогнанные в дёсны подколодного гада. Думалось ей, что это зрелище было сном, а не явью, настолько красочным оно выглядело. Слишком картинным и романтичным для орудия лютой расправы, уже оборвавшей жизнь Вальтера. Такая же участь ждала и Сесилию, очарованную предсмертным миражом.
– Сокол ты, мой соколушка, – сказала она, разглядывая зеницы, спрятанные под напущенной на бледный лик тьмой.
На её устах взыграла наигранная, деланная улыбка, которая щербинами изрешетила бескоровную плоть. Слова, отпущенные ею будто бы в пустоту, не были простой строчкой, напетой в предсмертном неведении. Она знала, что говорит и зачем.
– Куда ж завела тебя жизнь.
Она знала непоправимо много.
С пронзительным рёвом огонь, вытянутый златой канителью, рассёк воздух, и сила, таящаяся в жёсткой руке рассвирепевшего незнакомца, стократно превысила ту, с какой он прикончил самоотверженного охотника. Удар не изувечил Сесилию, не снёс с её фарфорового лица нос, не иссушил жаром глаза, а пришёлся на пышную грудь, впавшую и заметно похудевшую после истощения магических энергий, что непрерывно вились в вечно прекрасном теле на протяжении долгих лет. Треснуло грязное одеяние погорелицы, рассеклась плоть, вспоротая жёлчной нитью, словно лезвием. Хрустнули позвонки, разошёлся хребет, перебитый надвое. Боль, нестерпимая боль хлынула на серую от пепла почву вместе с кровью и ошмётками естества, безбожно сорванными с наружных и внутренних его покровов. Вкус металлической соли обжёг глотку, засвербел вонью в носу, и смертный багрянец закипел, поднялся по горлу и выплеснулся изо рта, сплошным потоком гранатовых камней хлынув вниз.
Сесилия вспомнила. Вспомнила, как костёр играючи касался неба красными пальцами, щекотал его вечернюю гладь, а девы, собравшиеся вокруг него, запевали какую-то песнь, водили хоровод, кружась лилиями белых платьев. Вспомнила, как обернулась она, душевно