И пожнут бурю. Дмитрий Кольцов
и грубо, камеру повышенной комфортности. Слишком немного удобств отличали ее от сырых подвальных помещений, в которых содержались преступники. Среди таких удобств, в первую очередь, выделялось большое окно, дающее возможность наполнить комнату теплым солнечным светом, а также достаточно мягкая кровать, с двумя перьевыми подушками, тонким одеялом и с тумбочкой подле, в отличие от больших деревянных досок с такими же «деревянными» подушками, повсеместно наставленных в камерах. Присутствовал в комнате и письменный стол, небольшой и трухлявый, но позволявший за ним есть и писать. На этом удобства заканчивались. Стены комнаты были лишь слабо побелены, о краске не могло идти и речи, тюрьма как никак. Осмотрев комнату, Жёв направил свой грозный, но очень уставший взгляд на Омара, лежавшего в кровати обутым, в своей легкой арабской одежде. Майору показалось странным, что Омар лежал на спине, заложив руки за голову, и при этом не двигаясь совершенно. Молча понаблюдав за ним пару минут, старик нарушил мрачную тишину, царившую здесь.
– Ты же не спишь, верно?
– Ты прав, – без признаков сонливости ответил араб. – Зачем пришел сюда? Да и в такой час?
– Меня одолела одна мысль, которой мне бы хотелось поделиться с тобой.
– Ну так делись, не медли, утром отплытие, сам знаешь.
– Верно…
Майор устало вздохнул и с минуту помолчал, обдумывая свой вопрос. Когда черная туча отплыла на некоторое расстояние от Луны, и одинокий сизый луч пробился сквозь маленькое окно, озарив лицо Омара, Жёв вдруг забыл (а может и нарочно передумал) о той мысли, что всего несколько минут назад не давала ему покоя и привела его сюда. Он решил задать совершенно другой вопрос:
– Скажи мне, Омар, ты испытываешь сейчас горечь?
От этого вопроса араб вскочил с кровати и обомлел. Уже сидя на ней, он с непонимающим взглядом уставился на майора, все так же устало глядевшего, но уже не на него, будто страшась прямого столкновения глаз, а на свечи, горевшие в канделябре.
– Что ты имеешь ввиду? Какую еще горечь?
– Самую обыкновенную человеческую горечь, Омар. За столько месяцев, недель и дней ты испытал много всего. Потерял брата, потерял свободу, чуть было не потерял жизнь. За это время ты хоть раз задавался вопросом, не горестно ли тебе?
– Зачем ты это спрашиваешь? Ты напился что ли? – Омар испытывал явное раздражение к докучавшему ему майору, но выгнать пока не смел. – Какой тебе интерес до того, что я чувствую?
– Я хочу понять, какая у тебя душа, Омар. По крайней мере, какой она теперь является… Я обучил тебя стольким языкам, наукам, искусствам, подарил кров, привил манеры и нормы, а ты меня предал! Ты вероломно воспользовался моим к тебе доверием, чтобы сохранить в тайне наглую диверсию брата-повстанца. Тебе едва удалось удержать его от осуществления массовой резни, а не подоспей я, то ты без колебаний сбежал бы с ним и выдал все секреты крепости. Как можно быть таким слепым и хитрым одновременно,