И пожнут бурю. Дмитрий Кольцов
и так далее по лестнице. Жаловаться было бессмысленно и опасно, поэтому мужики без остановки, сконцентрировав всю силу в ногах и руках, шагали на корабль, чтобы успеть загрузить его в срок.
К девяти утра приготовления были закончены, и команда терпеливо ожидала прибытия майора Жёва и Омара. Они пока находились в крепости. Омар уже сидел в коляске и ждал отправления, а Жёв еще был в комендатуре – принимал рапорт майора Мирабаля.
– Если мы проследим весь путь наших разведчиков, то обнаружим, что очередной схрон клана бен Али действительно располагался в том месте, которое нам изначально указал Омар.
– Хорошо…
Слушать сухие речи офицера-докладчика, и уж тем более закостенелого кабинетного бюрократа Мирабаля, Жёву было всегда в тягость. Особенно неохотно слушал он его сегодня, поминутно жалея и мысленно причитая, что не ограничился письменным рапортом и позволил Мирабалю говорить.
– Что же касается организационно-бытовой части, то здесь необходимо отметить, что каждое ваше поркчение было исполнено. Поскольку, как вы сказали, в ваше отсутствие в город и гарнизон может нагрянуть инспекция из Алжира, на две недели прекращена работа всех заведений в пределах гарнизона, а военнослужащим запрещено без дозволения командиров его покидать. Также докладываю, что запасы питьевой воды должны в ближайшие двое суток быть пополнены. За неисполнение своих обязательств перед французской армией купец, что поставляет нам воду и иное продовольствие, будет лишен головы. Он пообещал управиться вовремя.
– Хорошо…
Мирабаль басил в размеренном темпе, однако из-за сильной тучности был вынужден сопровождать каждое преложение тяжелой одышкой. Оттого его речь теряла всякую серьезность и походила больше на выступление толстого повара перед посетителями его лавки. Важной особенностью данного доклада было и то обстоятельство, что Мирабаль рапортовал, обращаясь к начальнику, сидя в кресле для гостей и вальяжно расположившись в нем, словно покойный король Луи-Филипп30 перед очередным премьер-министром. Любого другого служащего за подобный формат официального отчета немедля бросили бы на губу, но Мирабаль пользовался своим положением и послаблениями, сделанными только для него Жёвом. Последний как-то отстраненно слушал, изредка реагируя на завершающие фразы безэмоциональным словом «хорошо», казалось, вовсе не вникая в суть рапорта. Он стоял перед большим зеркалом псише овальной формы, высотой около двух метров, и внимательно себя разглядывал, ища всевозможные изъяны в одежде или на лице, подкручивал накрахмаленные усы, перебирал цепи для часов, выбирая между легкой с мелкими звеньями и тяжелой с крупными, примеряя разные монокли и пенсне, думал над тем, надевать ли на мундир все награды, которых у него имелось полтора десятка, или как всегда ограничиться лишь Почетным легионом. В какой-то момент голос Мирабаля стал напоминать Жёву противное жужжание приставучей жирной мухи, от которой никак
Король французов (1830-1848) Луи-Филипп I Орлеанский (1773-1850) в конце правления крайне мало двигался и сильно располнел, за что получил прозвище «король-груша». Мирабаль в свои чуть за сорок выглядел почти также.