Заступа: Чернее черного. Иван Белов
тоненькие и прерывистые ниточки крови. Неизвестный убийца забрал головы с собой. Ну ёб твою мать, что за народ? Дом ломится от добра, бошки на кой черт кому-то сдались? Извилистый след тянулся по коридорам и привел к неприметной двери, открывшейся без малейшего скрипа. Вниз, в густую, чернильную темноту уводили ступени, и спускаться туда отчего-то никакого желания не было. Но уж раз назвался груздем…
Рух поглубже вдохнул, словно собираясь нырнуть, и осторожно пошел вниз, держа пистоль наготове. Позади сопела и шмыгала гвардия. Ступеньки закончились небольшой площадкой и еще одной дверью с четко очерченным оранжевым контуром. За дверью горел свет.
– С боков прикрывайте, – распорядился Бучила, рванул за ручку и залетел в огромный подвал. В лицо ударила волна пахнущего гнилью сырого тепла, свет неприятно резанул по глазам. Саженях в трех впереди, у стены, моргала россыпь толстых свечей, окружая стоящую на постаменте, мягко поблескивающую золотую фигуру обнаженной женщины с отталкивающими звериными чертами лица. А между свечами, лицами к статуэтке, покоились пять тронутых разложением, изляпанных кровью голов. Четыре женские и мужская, лохматая и с бородой. На одной женской голове топорщилась шелковая наколка – головной убор всякой горничной богатых домов, две простоволосые, а четвертая была украшена ажурной серебряной диадемой. Жуткий, вселяющий ужас алтарь.
– Ну вот, а я предлагал по-тихому смыться, – печально сказал Рух.
Васька как-то странно икнул, подергал его за рукав и прошептал:
– Рушенька. Рушенька, дорогой, глянь, там кто-то есть.
Бучила отвлекся от кровавого алтаря, уже и сам уловив потаенный шорох во мраке. Ковешников, бледный как смерть, закусивший губу, поднял фонарь повыше, но жидкие отблески умирали во тьме. Темнота шла рваными клочьями, сгущалась и искривлялась, и в этой темноте прятался зверь. Уши заложило от истошного крика, пахнуло потом и нечистотами, мелькнула горбатая тень, и Рух успел выстрелить в последний момент. На границу зыбкого света выскочила черная фигура, схватила пулю и грянулась на пол. Под ноги Руху подлетел топор с запекшейся кровью на лезвии и клочьями налипших светлых волос.
– Васька, иди погляди, – заорал полуоглохший Бучила, готовя второй пистоль.
Черт что-то неразборчиво проблеял в ответ и поспешно спрятался в тень.
– Я по-смо-трю, – голос Ковешникова донесся урывками, он тяжело, с присвистом задышал и мелкими шажками направился к любителю топоров. В левой руке фонарь, в правой невесть откуда взявшийся пистолет. Вот сука, все это время был при оружии и ничего не сказал. И стрелять не стал. Какая скотина. Под телом, безвольно раскинувшим руки, набухало багровое, пахнущее медью пятно.
– Погодь. – Рух, не привыкший доверять мертвецам, пальнул еще раз, целя в башку. Затылок лежащего лопнул осколками черепа и ошметьем мозгов.
– Вот теперь иди! – окончательно оглохший Бучила помахал пистолем, разгоняя едкий пороховой дым, и тут же принялся за перезарядку. Ковешников подошел вплотную и осторожно ткнул тело стволом, намеренный