Укротитель баранов. Сергей Рядченко
отпущено, и пух! – угасла.
– Так тогда двести двадцать, – сказал я. – От рождения Никиты Демидовича до упокоения твоего князя. Двести даже четырнадцать.
– А ты накинь, брат, на самого Демида, – сказал Баранов. – На Антуфьева.
– Или Антюфьева. А сколько ж?
– А сколько не жалко. Вот и будет тебе двести пятьдесят в самый раз!
И дошло до меня, что Баранов, пожалуй, прав. И сердце вдруг сладко забилось в груди. И с чего бы! What’s Hecuba to him? Что он Гекубе? [8]
– А мистики всякой в жизни, Иван, – сказал мне Баранов, – так её нам, хоть отбавляй. Не жмурься только.
Я вознамерился отмолчаться.
– Вот, к примеру, Никита Демидович помер в тот же год, что и Петр Первый. Это тебе как?
– А никак.
– А почему?
– А спорим, в тот год не только они умерли. Эти двое.
– Ладно, – сказал Баранов, – раз уж ты не в настроении.
Он отпил.
– И правда, большого крюка мы тут дали. Сейчас воротимся.
Он отпил.
– Так что я, брат, мог бы состоять в родстве с Наполеоном!
Пускай.
– Если б у Сан-Донато с Матильдой были б дети.
Он отпил.
– Но детей у них, брат, не было. Нет. Князь её высек, да, и она сбежала с Эмильеном де Ньюверкерке.
– Да кто ж она? – я не удержался.
– Матильда? – удивленно спросил Баранов.
Нет, не кивну ему, да, и на словах себя не унижу ни за что больше дурацким соглашательством с той очевидностью, что да, Ярик, Матильда эта твоя, она самая, вызвала у меня интерес такой жгучий, Матильда, а не Брунгильда, а не Снежная Королева или Баба Яга, а не Сара Абрамовна и не Лайма Вайкуле. И Баранов, не убавишь, просёк, что дразнить меня больше не следует.
– Матильда-Летиция Вельгимина Бонапарт, – произнес он внятно, спокойно, без назидания. – Вот кто. Минуточку, – Баранов запустил руку за ворот свитера туда, где, надо полагать, был нагрудный карман его клетчатой рубахи и извлёк крошечный блокнотик; в то же время другой рукой он проник под свитер снизу в другой нагрудный карман и воротил руку на свет с кожаным футляром, из которого на нос к нему чудодейственным образом перекочевало малюсенькое пенсне в золотой оправе с чёрным шнурком; петлю от него Баранов ловко набросил себе на ухо. Он пролистнул большим пальцем блокнотик несколько раз, прежде чем нашёл, что искал. Странички при этом стрекотали как сверчки. – Вот, – сказал Баранов. – Так и есть. Урожденная графиня де Монфор! Ничего не напутал. Эмильена даже, видишь, выучил наконец де Ньюверкерке. А давался он мне, скажу тебе, Иван, всех труднее.
– Поздравляю.
– А ты не ёрничай. А сверчки звенят, а не стрекочут. А стрекочут, Ваня, цикады.
Я решил так, что если я это переживу, то потом уже буду жить долго. И еще тут сразу одно: расталдычивать впредь закидоны и прочие телепатии моего друга Баранова я не намерен.
– А Матильда, старик, она племянница Наполеона.
Пускай.
– Дочь его брата Жерома, короля Вестфалии.
Баранов глянул еще раз в
What's Hecuba to him, or he to Hecuba… – Что он Гекубе? Что ему Гекуба? – крылатая фраза из «Гамлета». Принц это восклицает впечатлённый искусством перевоплощения актёра и его способностью переживать события, лично его не затрагивающие. А тот прочел Энея монолог, живописующий страдания Гекубы, жены убитого троянского царя. Иносказательно фраза используется как в отношении человека, безразличного к чему-либо или кому-либо, так и по отношению к тому, кто вмешивается в не касающееся его дело.