Дикарь. Алексей Жак
собирался оторвать ее. Отступать было некуда: его московская квартира была неприятна ему, раздражала цветочными обоями, гладкой мебелью, сонными вечерами. Море осталось в далеком кильватерном пузырчатом прошлом, а анимационные видения в его воспаленных воспоминаниях были бесплотны и непрактичны.
Дорога, именно дорога, не стояние на месте, постоянное, без перерывов движение спасет его от лени, от скучного созерцания кручения маховика мира. Он молод, здоров. Без сомнения самое страшное – это смерть в тихой городской постели, когда рядом на улице живая мешанина автомобилей, тесное шуршание пешеходов, а особенно животворящее яркое солнце на голубом небе за окном комфортного гроба.
Территория завода изнутри, за высоким кирпичным забором, представляла собой маленькое самостоятельное государство со своим порядком, со своими подданными – рабочими в робах, и снаружи, со стороны жилых кварталов совершенно не угадывалось. Здесь существовали трущобы – заброшенные, захламленные площадки, и аллея из зеленных разлапистых кленов, старых и высоких. И стеклянное кафе, и, стоящее особняком от необъятной емкости цеховых строений с тяжелыми сводами, административное здание из белого кирпича (белый дом суверенного государства). И километровая, с загибами набережная, и плескающаяся в волнах темно-синяя громадина – плавучий док.
К воде вела заколдованная дорога, вначале петляя среди каштанов, затем через поперечный ров с разломанным асфальтом. Черные края рва окрашены битым красным кирпичом, будто окроплённые кровью. За рвом уже виднелось море – синий рваный кусок. Силикатные стены сопровождали, как бесконечная эпопея. Иногда вкрадывалось в разлом стены стылое железо ворот, мелькали замызганные стекла цеховых окон, сквозь которые тускло сочился лампочный огонек цвета яичного желтка, освещавший изломанные контуры дремавших станков. На повороте к плавучим мастерским на приколе у самой воды грудилась свалка из гниющей резины и всевозможного металлолома: искореженных кузовов, рам, полос жести с вкраплениями бурой ржавчины с ровным налетом лиловой пыли. Из мусорного контейнера выглядывали горы черного намокшего тряпья, источавшего смрад, уносимый в море переменчивым бризом. Из раскрытого гаража Сергея на миг ослепила сварочная дуга.
Вот они. Величественные, безмолвные три судна у ближнего причала покачивались за обрывом бетона на зыбкой кипящей поверхности, погруженные, по-видимому, во что-то ватное наполовину железного борта: так плавно двигаются их грузные бока. Пароходы трутся о резиновые кранцы и сдавливают их. Те пронзительно скрипят, жмутся, корчатся, но не лопаются, как воздушные шары. Один из этих пароходов – его, долго разыскиваемый, с которым связаны надежды на будущее, нарисованное воображением акварельными красками с преобладанием светлых прозрачных тонов.
Ребристый, как стиральная доска, мостик соединяет причальную надстройку, утопающую среди залива, с остальной землей. Такой же мосток перекинут и на скачущий понтон – дорога к доку. Понтон