Дикарь. Алексей Жак
сошлись на мнении о мухлеже, о подстроенном многоэтажном оргазме. И особенное изумление, представьте, вызвал тот факт, что на выходе с добровольной экзекуции все узрели, – кого бы вы думали, никогда не догадались бы, – миловидную и взлохмаченную Катюшу, всеобщую любимицу и недотрогу, буфетчицу.
– Вот, бродяга, – крякнул боцман, – видать настрадался в отпуске: никто не дал, – и добавил с компетентностью метеоролога – воздух тут, что ли, благоприятствующий этому делу?
Но почему он вспомнил Егора, личность проходную в его истории, не интересную? Он с радостью забыл бы его навсегда, но не мог. Не смел. Не имел права. Дело чести, и тому подобное. Он подозревал его, и, наверное, не без основания, в посягательстве на его честь, в посягательстве на его возлюбленную. Основанием служил рассказ Макса о его похождениях до приезда Сергея, и намеки об общежитии, куда наведывались многие из экипажа – нет, только не я, я там не был, сказал Макс. Еще один нюанс в его расследовании беспокоил Сергея: Зоя знала о существовании «Зеландии», просто не могла не знать – он один такой стоял, как перст, на заводе, и все же, ни разу не обмолвилась об этом. Хотя он спрашивал ее, назначай. Нет, постой, один раз все-таки было, было. То ли выпив спирту, то ли позабывшись на минуту, она сказала, что у нее был роман с моряком, не сказала, что с «Зеландии», но роман был. Был! И еще один факт, убийственный своей очевидностью, они встретились у ресторана, куда Сергей пришел в роли преступника. А что, если такая же роль у нее? Выслеживала, ну, конечно же, выслеживала. Или ждала, чтобы объясниться.
– «Она знала, где мы проводим вечера!» – поразила его наповал догадка, еще страшнее, нежели само преступление, которое она, по его теперь убеждению, совершила.
Он отбросил ставшую жечь авторучку. Поглядел в окно – уже темно.
– «Светло, темно, опять светло – жизнь проходит. Безобразие… однообразие… дикобразие… как из арбуза сделать зубра?.. ассоциативный ряд… Надо что-то решать. Быть решительным, смелым и… хладнокровным, – почему-то вылезло, скользкое и холодное, как лезвие, резюме. – Нет, отложу до возвращения. Тогда решу, решительно решу. Стартер запускает двигатель – мотор рычит… ведь, бросил же курить… квинтэссенция умозаключений… Второй штурман и его пассия, я еще ничего не сказал о них».
«Молодой парень, лет двадцати, в спутанных волосах хаос, такой же, как везде, – застрочил Сергей беглой очередью из неопасного, возможно, холостого ручного черниломета, – везде, куда не глянь, куда не плюнь. Он числился в должности второго штурмана (минуя третьего), однако едва ли сумел бы дослужиться до сего ранга в плавании, в морских походах. Прохладца, с которой он вел судовые дела, указывала на его полнейшую безалаберность, некомпетентность в этом. Его стезя, его талант нашлись в ином роде деятельности – и это было символично. Он оказался натуральным современником – в эпоху кооперативизма современнее его на судне никого было не найти. И то,