Мой любимый пират. Повести. Евгений Кремнёв
движущиеся пятна. Опять, и уже совершенно определенно, послышался лай.
– Кажется, природотерапия дает осечку, – cказал психиатр.
– Собака! Она сказала «собака»! Вот они – эти собаки! – закричала Инга и прижалась к Гансу, дрожа от страха. Врач некстати возбудился и тоже задрожал.
Пятна достигли дороги. Да, это были собаки!
Ганс лихорадочно завертел головой, ища выход.
– Бежим туда! – крикнул он, указывая вдаль, на кучу навороченной земли, рядом с завалом срубленных деревьев и кустарника.
Они неслись, не чуя под собой ног, подгоняемые нарастающим лаем; продрались сквозь завал, где Ганс на ходу выдернул подходящую дубину, а Инга едва не потеряла свои модные балетки, они взбежали на земляную кручу. За ней была глубокая траншея.
Собак было пять. И если от четырех из них – средних размеров дворняг – ещё можно было отбиться, то пятая, бежавшая впереди, не оставляла никаких надежд. Это была устрашающих размеров уродливая помесь овчарки и бульдога. Псы оббегали завал, намереваясь достать их сбоку. Инга запищала.
– Вниз! – крикнул Ганс, и они скатились в траншею. Инга, упав на корточки, закрыла голову руками и запричитала. Ганс с выставленной дубиной защищал яму от прыжка сверху, икрами касаясь вдохновляющего зада девушки, но псы, заходившиеся в злобном лае, лезть в траншею не решались. Мерзкая помесь, возвышавшаяся на краю траншеи, молча разглядывала их красными глазами и изредка рыкала.
Гансу казалось, что тварь вот-вот прыгнет, и, держа дубину наизготовку, сознавал всю безнадежность борьбы с ней в узкой траншее.
И тут где-то грохнуло.
Гибрида ударило вбок и псина, заскулив, перекувыркнулась, и, невидимая из-за бруствера, грузно шмякнулась о землю, вскочила и уковыляла прочь, поскуливая. Дворняг как ветром сдуло.
Послышался конский топот. Над траншеей выросла большая белая лайка, потом лошадь, на ней мужичок с болтающимся за спиной ружьем и бичом в руке. Он был в длинном брезентовом плаще, в треухе и с гитлеровскими усиками, ни дать не взять – почтальон Печкин.
Печкин присвистнул. – Вот это улов! – он соскочил с коня, помог выбраться Инге – всхлипывающей и еще не пришедшей в себя – и Гансу.
– А, девчонка-то сильно напугалась, – сказал пастух, снял с пояса фляжку, отвинтил крышку, налил и протянул Инге: – Пей! От всего лечит!
– Не надо! – отвела Инга его руку, промокая глаза краем рукава.
– Ну, ты, давай! – предложил он Гансу.
Содержимое оказалось крепчайшей самогонкой. Печкин сказал, глядя куда-то вдаль. – Два года за этой страхолюдиной гонялся. Прошлым летом двух телок у меня зарезала. Неужто опять ушла! – он повернул обветренное лицо к Гансу. – А, вот чтоб за людьми охотилась, такого не слышал. Наверное, совсем взбесилась.
Лайка пастуха, смирно лежавшая, положив морду на лапы, привстала и зарычала.
– Место, Амур! – прикрикнул пастух.
Пес, не слушая, прыгнул в траву, что-то схватил, но тот час же отпрянул и заскулил, поджав