Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник). Вячеслав Ладогин

      Миг исчез.

      Закачалася связка грибов над плитой.

      Подберезовик сохлый. Серебристо-седой.

      Он души моей кажется звуком.

      Где шажок этой свежей девчонки,

      Что парила в свой час над травой?

      Где свет кожи, березово-тонкий?

      Задохнулся Святым, свежим духом.

      Стал я, стал заколдованным,

      Навзничь прикованным к воздуху слухом,

      Стал в озерной воде отражением, горькою рябью раскованным.

      И теперь – говорить о любви?

      Так простите же мне безрассудство!

      Ох и время охоты, когда собираешь грибы!

      Ох, азарт, ты – распутство!

      Жизнь минует. Охотничий пыл. Вся любовь.

      Подберезовый звук. Время сушки грибов,

      Что на снисках висят: мои чувства.

      Впрочем – суп. К январю я готов,

      Будет вкусно.

      Вкусен звук серебра, вкусен запах и зов,

      Да и будет в желудке не пусто.

      Резать, снизывать в связочки – чем не искусство?

      Усыхай же нежнее до ломкого хруста,

      Колыхайся ж, легчайший улов,

      В кружку лью молока я прохладного.

      Аромата лесов, духа мятного.

      Тихих слов.

      Гуляя в Петергофском парке,

      ты как гусляр в подводном мире,

      в воображенье строишь церковь

      и возвращаешься к жене,

      а здесь вокруг тебя химеры,

      и здесь кругом тебя русалки

      гуляют в Петергофском парке,

      или в неведомой стране.

      Лист подорожника на ранку —

      стихотворение на память:

      корабль в небе с ревом ходит

      над паутиной городка, —

      не думаю на травы падать,

      на восковых прекрасных крыльях,

      Ты ждешь меня в аллее парка,

      трава причала высока.

      Татуировка, как украинская ночь, тиха.

      И с ней я одинок. А ты меня не слышишь.

      Не знать тебе, как ты из глубины стиха,

      очаровательница, дышишь.

      Не верю внешности твоей, когда смотрю

      на фото: на развалину любови.

      Остались там навстречу январю

      твои содвинутые брови,

      в цветочек миленький простецкий сарафан.

      И что он трогает мне душу?

      Не то, чтоб облегал так живо ситец стан, —

      с чего хранить бы мне простой узор?

      Послушно

      его мне память предлагает? Древний грех,

      Так нежен я с тобой, как следовало б с жизнью!

      О! был бесспорно я пропащий человек! —

      Но что ж теперь-то я к пропащему завистник?

      Татуировка на руке: не ты за ней,

      но дух элегии прохладной;

      чем одиноче здесь, тем ты во мне свежей,

      воспоминаний ветер беспощадный

      впрок… Разве копятся мелодии в душе

      впрок? Разве не одна звучит до темной ночи? —

      На