Дети Шини. Ида Мартин
ничего не может сделать. А таблеток у нас нет. Потому что мы идиоты.
– Вот если бы был коньяк, – подключился Петров, – можно было бы народными средствами полечить. У меня мать с теткой всегда так лечатся.
– Коньяк нужно было пить сразу, как только пришли, чтобы организм прогреть, – сказал Якушин. – А сейчас градус нельзя поднимать. Даже чаем.
– Но вас же там учат оказывать первую помощь и всякому такому?
– Ага, – Якушин повеселел, – а еще колдовству и магии. Ладно, сейчас приду.
Не одеваясь, он выскочил на улицу и почти сразу вернулся с алюминиевым ведром, доверху наполненным снегом, и скомандовал:
– Тоня, лезь к себе и накройся подушкой. Сейчас тут будет проходить операция. Не для слабонервных.
– Но я не слабонервная и могу помочь.
– Это не обсуждается. Петров, иди сюда, заткнешь уши Семиной. Ты, – он ткнул в Маркова, – мне поможешь. Я буду держать его, а ты снегом натирать. Понял?
– Вроде, – озадаченно протянул Марков, нехотя поднимаясь с дивана, где все еще спал Герасимов. – Только ничего, что у него жар, а мы его снегом?
– Это единственное, что сейчас можно сделать, – Якушин закатал рукава рубашки, как заправский хирург.
– Неужели и в наше время люди умирают от высокой температуры? – недоверчиво спросил Петров, вылезая из-под одеяла.
– Белок в крови сворачивается при сорока двух градусах, и все. Привет. А температура от того, что организм борется с раздражителями и в этой борьбе никогда не останавливается, – произнося это, Якушин выглядел очень серьезно, совсем по-взрослому. Я так и представила его в белом халате и со стетоскопом на шее.
Петров задумался, я тоже, а Марков строго и по-деловому сказал:
– Тогда давай быстрее натирать, а то снег растает. Ща, только очки сниму.
Я послушно залезла на печь, легла и прикрыла глаза.
– Может, на пол его?
– Давай.
Послышалась возня. Видимо, Амелин сопротивлялся. Ребятам пришлось разбудить Герасимова, чей недовольный и ничего не понимающий голос вскоре присоединился к остальным.
– Держи его за ноги, – приказал Марков. – Как следует держи.
– Пусть Петров держит, – глухо отозвался Герасимов. – Мне одного фингала достаточно.
– Дурак, это не шутки, – закричал на него Якушин. – Держи и все! А то я эту кофту с него никак стащить не могу. Мокрая насквозь.
– Блин, – выругался Герасимов. – Мне неудобно.
– Да сними ты уже свой «Рамштайн», на фиг. Он тебе мал.
Они снова усердно запыхтели, и вдруг Марков как воскликнет:
– Фигасе!
– Мать моя женщина, – вторя ему, медленно проговорил Герасимов. – Больной придурок.
– Никогда такого не видел, – в голосе Якушина тоже слышалось удивление.
– Погодите, что там? О боже! – присоединился к ним Петров.
Я хотела высунуться, но в ту же секунду раздался душераздирающий вопль. Никогда не слышала, чтобы люди так кричали: жалобно и дико, словно изгоняли дьявола. В страхе я моментально